С большим удовольствием послушал эту благородную музыку.
Как,всё-таки,недостаточна верхняя часть русского музыкального айзберга?! Его подводная часть намного богаче
чем мы знаем.
Mikhail_Kollontay
(19.11.2013 18:35)
patlayenko писал(а):
недостаточна верхняя часть русского музыкального айзберга?!
О чем говорить. если и классики у нас не изданы. Я уже тут писал, у Варламова симфонические партитуры замечательные. У Алябьева архив лежит в безвестности. Письма Даргомыжского не изданы, некоторые его сочинения имеются только в прижизненных изданиях, которые не найти. А уж если еще чуть глубже, там безнадёжность просто.
Sovet
(11.09.2017 02:08)
Кры-со-та!!!... :))))) Постараюсь сыграть.
Sovet
(29.04.2018 12:11)
Из воспоминаний А. Б. Гольденвейзера:
`Мне хотелось бы остановиться на одной очень интересной фигуре московского музыкального горизонта, стоявшей несколько особняком, не принадлежавшей ни к моему поколению, ни к более старшему поколению Сафонова, Танеева и т. д., — на человеке, который долгое время стоял от консерватории в стороне и с которым я был также связан близкими дружескими отношениями. Это — Георгий Львович Катуар.
Во все времена бывало так, что иногда очень даровитые люди проходили свой жизненный путь незамеченными и непризнанными. Мы знаем такие примеры даже с великими людьми. Среди музыкантов достаточно привести пример одного из лучших композиторов всех времен — Шуберта, который умер в 31 год от какой-то невыясненной болезни, а, главным образом, от совершенного истощения сил. Бетховен, который жил с Шубертом в одном городе и умер за год до его смерти, только на смертном одре, когда ему кто-то из друзей принес сборник песен Шуберта, познакомился с ними и пришел от них в восторг. А сам Шуберт, преклонявшийся перед гением Бетховена, никогда не рискнул к нему пойти.
Такой замечательный композитор, как Бизе, не пользовался признанием. Его гениальная опера «Кармен», исполненная в Париже на сцене Комической оперы, прошла без успеха и только после вскоре последовавшей смерти Бизе создала ему всемирную славу.
Таких примеров можно привести немало. К числу незамеченных принадлежал и замечательный музыкант Г. Л. Катуар.
Sovet
(29.04.2018 12:14)
Катуар происходил из обрусевшей французской семьи Катуаров — довольно богатых людей, имевших в Москве оптовую торговлю чаем и винами. Они жили в собственном доме на Петровском бульваре. Семья оставалась католической, и отец их был старостой французской церкви в Москве, но образование все дети получили русское и совершенно обрусели. У родителей было несколько сыновей. Все получили высшее образование, но продолжали в то же время заниматься коммерческими делами. Георгий Львович, или, как его обычно называли близкие люди, Егор Львович, окончил математический факультет Московского университета, но всю жизнь стремился быть музыкантом Он играл на фортепиано и был учеником Клиндворта. Особенного пианистического дарования у Катуара не было, хотя в молодые и даже более поздние годы он несколько раз выступал публично, как пианист. В семье на Егора Львовича смотрели, как на какого-то урода, и считали, что в то время, как все братья занимаются «делом», он один ничего не делает и мнит себя без достаточного основания музыкантом. К его дарованию все они относились скептически. Виртуозных способностей у Катуара, действительно, не было, а в его сочинениях родные ничего не понимали и поэтому, хотя они и были культурными людьми и не считали, что музыкант — это недостойная профессия, но полагали, что у Егора Львовича для этой профессии нет достаточных данных и незачем ему лезть в музыканты. Может быть, если бы Катуар остался безо всякой поддержки, его музыкальное дарование заглохло бы, но он встретился с Чайковским и показал ему некоторые свои сочинения. Чайковский, ознакомившись с ними, написал ему одобрительное письмо, признал у него настоящее композиторское дарование и настоятельно советовал ему работать и свое дарование развивать. Благоприятный отзыв Чайковского Катуара в значительной степени поднял, и он стал продолжать свои занятия сочинением.
Sovet
(29.04.2018 12:17)
Систематического музыкального образования (за исключением фортепианных уроков у Клиндворта) Катуар не получил. Правда, по окончании университета он поехал в Петербург и стал там брать уроки у Лядова, но из уроков этих как-то ничего не вышло, и они быстро прекратились. Катуар был близок с Танеевым и пользовался иногда его советами, но систематически никогда с ним не занимался.
Я должен сказать (в данном случае к чести себе), что, если бы меня не было на свете, то сочинения Катуара почти совершенно не исполнялись бы. Все его крупные сочинения: Фортепианный концерт, Фортепианный квинтет и квартет, трио и обе скрипичные сонаты (одна из которых — «Поэма» — посвящена мне) один я многократно играл в концертах. Одно время талантливая московская певица Ян Рубан довольно часто пела чрезвычайно интересные вокальные произведения Катуара. Несколько раз аккомпанировал ей я. Смешно сказать, но исполнение произведений Георгия Львовича, действительно, находилось почти в исключительной зависимости от того, играл ли я их, или нет. Почему это происходило, все-таки понять нельзя. Симфония его так целиком никогда исполнена не была, а другое его симфоническое произведение — поэма «Мцыри» по Лермонтову — исполнялось только однажды в Киеве.
Сам Катуар на моей памяти публично только один раз играл свое трио в Квартетном собрании. Как я уже говорил, кроме меня никто не хотел играть его сочинения. Не играют их, к сожалению, и сейчас. Причина этого явления кроется отчасти в своеобразной их фактуре. По существу, они вовсе не являются мало доступными, слишком изысканными или слишком сложными гармонически. Но Катуар был необычайно нервным человеком, типичным неврастеником, и эта его нервность отразилась на стиле его сочинений. Он как будто боялся излагать мысль так, чтобы она имела твердую опору. Если взять движение ткани в его сочинениях, то там постоянно чередуются квинтоли, септуоли и т. п., причем первый звук почти никогда не ударяется: он или слигован, или на сильном времени стоит пауза. Все это значительно затрудняет схватывание ритмической основы сочинения. Когда группа исполнителей начинает играть какой-нибудь его ансамбль, они с первого раза ничего не понимают и, вместо того, чтобы разобраться, решают, что разбираться не стоит, и бросают играть. Этим дело обычно и кончается. А между тем, сочинения Катуара — превосходная музыка, всегда эмоционально насыщенная и мелодически содержательная. Катуар никогда не мог сочинять равнодушно, он всегда горел, и музыку его нельзя играть без волнения.
Sovet
(29.04.2018 12:20)
Личность Катуара была на редкость обаятельна. Это был человек тонкий, культурный, исключительно скромный, абсолютно не обладавший никаким самомнением, никогда не выдвигавший себя. Катуар очень тяжело и болезненно переживал свое непризнание. Нервная система его была в тяжелом состоянии. На него находили периоды, когда он никуда не мог ходить (нечто вроде боязни пространства) и совершенно не мог работать. Он лечился, но лечение плохо ему помогало. Странным образом, даже музыканты склонны были смотреть на него чуть ли не как на дилетанта. Впоследствии оказалось, что этот «дилетант» не только был превосходным композитором, но и глубоким музыкантом-ученым, написавшим два крупных научных труда: по гармонии и по форме [Имеются в виду следующие труды: Катуар Г. Музыкальная форма. Ч. 1, 2. М., 1934, 1936; Катуар Г. Теоретический курс гармонии. Ч. 1, 2. М., 1924,1925. - Катуар был ПЕРВЫМ В РОССИИ автором теоретического (не практического) курса гармонии]. Вторая работа осталась не совсем законченной и вышла из печати уже после его смерти. Можно соглашаться или не соглашаться с его выводами, но что его труды имеют глубокое научное обоснование — не подлежит никакому сомнению.
Помню, как-то Рахманинов, когда я при нем с большим сочувствием отозвался о сочинениях Катуара, пожал плечами и также сказал: «Это дилетант». Сочинений Катуара он в то время, очевидно, почти не знал. Через некоторое время, когда Рахманинов жил в Дрездене, ему из Российского музыкального издательства прислали на просмотр представленный к изданию струнный квартет Катуара. Познакомившись с этим произведением, Рахманинов был удивлен красотами и техническим мастерством квартета, и написал по этому поводу Катуару письмо, в котором выразил свое восхищение его творчеством. Как раз в это время (это было зимой 1905/1906 гг.) мы с женой были за границей — в Берлине и Лейпциге, где я с Кусевицким концертировал. Мы заехали в Дрезден посмотреть знаменитую картинную галерею. Мы были у Рахманиновых, и Сергей Васильевич сам мне рассказал эту историю.
Sovet
(29.04.2018 12:22)
Катуар был не только глубокий музыкант и прекрасный композитор, но он был человек большой культуры, отлично владел языками, знал европейскую литературу, как я уже говорил, был математик по образованию. Помню, уже незадолго до смерти он мне как-то сказал, что ему попалось какое-то новое сочинение по высшей математике, и что он, начав его читать, почувствовал, что не потерял способности оперировать математическим аппаратом, и книгу эту с интересом прочел.
Катуар преклонялся и глубоко изучал творчество Вагнера и Брамса в то время, как эти два крупных западных композитора не пользовались сочувствием московских музыкальных кругов, относившихся к ним или равнодушно, как к Брамсу, или резко отрицательно, как к Вагнеру. Может быть, тут сказалось и влияние вагнериста и личного друга Вагнера — Клиндворта — учителя Катуара. Впоследствии Георгий Львович неоднократно ездил в Байрейт и слушал там оперы Вагнера (кстати, в 1886 году там при нем умер Лист).
В 1911 году Катуар написал превосходный Фортепианный концерт, который я играл по рукописи в Москве в январе 1912 года. В следующем сезоне меня пригласили сыграть этот концерт в Беляевском симфоническом концерте в Петербурге. Глазунов, с которым я вел переписку по поводу этого выступления, сообщил мне, что концертом будет дирижировать Штейнберг. Я решил, что это композитор Максимилиан Асеевич Штейнберг — один из лучших учеников Римского-Корсакова, женатый на его дочери Надежде Николаевне, профессор Петербургской консерватории. Я написал ему письмо, хотя не был с ним знаком, в котором выразил удовольствие играть с ним и указал на то, что концерт Катуара исключительно труден для ансамбля, ввиду чего предложил выслать ему заблаговременно партитуру для ознакомления. В скором времени я получил от него очень любезный ответ, в котором он сообщал мне, что я ошибся, что он вообще не дирижер и поэтому концертом дирижировать не будет. Также он сообщил, что концертом должен дирижировать Лев Петрович Штейнберг — дирижер, в те времена небезызвестный в провинции, часто выступавший с симфоническими концертами на разных курортах России. Я попросил в лице Глазунова дирекцию Беляевских концертов сообщить Штейнбергу о трудностях концерта Катуара и послать ему заблаговременно партитуру, которую я сейчас же выслал в Петербург.
Sovet
(29.04.2018 12:24)
Когда я за два дня до концерта приехал в Петербург и, сговорившись со Штейнбергом, пришел вечером к нему в номер гостиницы, где у него был инструмент, я застал его нездоровым. У него была повышена температура, а, кроме того, он был чрезвычайно смущен. Он сказал мне, что партитуры не видал и концерта совсем не знает; а теперь, увидавши партитуру, испытывает страх перед этим выступлением. Я просидел с ним довольно долго, играл ему концерт и ушел от него в достаточной мере неспокойный.
В программе, кроме концерта Катуара, в первый раз исполнялись еще крупные оркестровые произведения, для которых также требовалось много репетиций. Это были: балет Глазунова «Времена года» и симфония Черепнина. Придя на другой день на репетицию, я присутствовал при работе Штейнберга над этими произведениями, а затем, после перерыва, мы приступили к репетиции концерта. Из этого исполнения ровно ничего не получилось: Штейнберг партитуры не знал, и, при исключительной трудности концерта для ансамбля, получилось нечто совершенно невообразимое. Я был до крайности возмущен, хотел отказаться от выступления, но меня уговорили отложить до завтра, когда утром была назначена генеральная репетиция. Работе над концертом предполагалось отвести больше времени. Я довольно открыто возмущался тем, что, несмотря на то, что я заблаговременно прислал в Петербург партитуру, она не была послана Штейнбергу. Придя на другой день на репетицию, я увидал направлявшегося ко мне навстречу довольно миниатюрного человека, уже пожилого, имевшего несколько раздраженный вид. Это оказался библиотекарь Петербургской консерватории, некий Фрибус, очень почтенный и чрезвычайно аккуратный человек. Он подошел ко мне и сказал: «Я слышал, что вы, естественно, возмущались тем, что партитура не была послана Штейнбергу, но я должен сказать вам, что вы неправы; получив партитуру от вас, я сейчас же послал ее Штейнбергу». В доказательство этого Фрибус тут же предъявил мне квитанцию на принятие заказной бандероли. Таким образом, Штейнберг хотел свалить вину с больной головы на здоровую.
Sovet
(29.04.2018 12:27)
На репетицию нам отвели час, и после того, как из этого опыта ничего путного не получилось, я сказал Катуару, который приехал в Петербург послушать концерт, что так играть его я не могу и что я сейчас же закажу себе билет и уеду в Москву. Он, как это ни было ему неприятно, одобрил мое намерение. Он справедливо считал, что лучше не играть концерт, чем играть его в таком виде. Когда я об этом заявил членам дирекции Беляевских концертов, они были очень обеспокоены и, в результате маленького совещания, сказали, что в виде исключения назначают специальную дополнительную репетицию в 2 1/2 часа, от 4-х до 6 ч. 30 м. (концерты в Петербурге в те времена начинались в 8 часов) с тем, чтобы в эти 2 1/2 часа поучить концерт и постараться привести его в такое состояние, чтобы можно было исполнить. Мы в эти часы старательно учили концерт, но большого толка все-таки не получилось. Несмотря на то, что я концерт знал хорошо, мне очень трудно было играть, так как ткань его сложна, а оркестр все время играл невпопад. В финале, например, есть место, где пианист вместе с оркестром останавливается на нонаккорде; на этом аккорде имеется фермата, после которой начинается совершенно новый эпизод. Во время подхода к этой остановке деревянные духовые играют небольшую восходящую фигуру. После ферматы я начал следующий эпизод (а надо сказать, что остановка происходит на нонаккорде ре-бемоль мажора, а следующий эпизод начинается в до мажоре). Когда я уже играл этот до-мажорный эпизод, я, к ужасу своему, услыхал, что деревянные духовые только здесь начали играть ту фигуру, которую они должны были играть перед этим. Легко себе представить, какая получилась какофония! В этом же стиле было и все исполнение концерта, от которого слушатели не вынесли ничего, кроме недоумения. Как композитор, Катуар в Петербурге почти не был известен, и, естественно, все решили, что его концерт — просто плохая музыка. Катуар был чрезвычайно расстроен; не могу сказать, чтобы это было приятно и мне. С тех пор я почему-то этот концерт не играл больше, а никто другой так и не удосужился его выучить и сыграть. Впрочем, раза два-три ученики консерватории в моем классе и в классе Гедике его играли с аккомпанементом второго фортепиано. Теперь во всей Москве нельзя даже нот этого концерта достать.
Катуар так в значительной степени непризнанным и умер, но в последние годы жизни его все-таки ценили больше. Он был приглашен профессором в Московскую консерваторию по классу композиции. Из его класса вышел ряд даровитых музыкантов, среди которых Евсеев, Мазель, Кабалевский, Фере и ряд других.
Умер Катуар неожиданно. Смерть его произвела на меня очень тяжелое впечатление. Произошло все так у меня в классе был ученик, некий Раймист, который должен был на вечере моего класса играть концерт Катуара. Играл он его очень неплохо. На предпоследнюю репетицию, которая происходила у меня в классе, я попросил Георгия Львовича придти. На другое утро должна была состояться генеральная репетиция уже в Малом зале. Катуар пришел ко мне в класс. Пока Раймист играл, он кое-что отмечал на своей визитной карточке карандашом, а после исполнения, которое он в общем очень одобрил, он сделал ряд замечаний, после чего разорвал карточку и бросил ее на подоконник. (На другой день, придя в класс, я нашел эту разорванную карточку и сохранил ее.) По окончании репетиции мы уговорились, что завтра утром в 10 часов Катуар придет на репетицию в Малый зал и послушает Раймиста еще раз.
Когда на следующее утро я пришел в консерваторию, меня вызвали к телефону. Звонила дочь Катуара и сказала, что отец утром против обыкновения долго не вставал и когда, наконец, вошли в его спальню, оказалось, что он лежит мертвый... Он умер, очевидно, во сне.
Sovet
(29.04.2018 12:28)
... ...Злой рок преследовал Катуара и после смерти. Я подарил Московской консерватории довольно хорошо сделанные сильно увеличенные фотографические снимки в хороших рамках Танеева, Катуара и Скрябина. Портреты Танеева и Катуара висели на эстраде Малого зала, а портрет Скрябина — в фойе Малого зала. В один прекрасный день, во время царствования в Московской консерватории «блаженной памяти» Пшибышевского, все это было вышвырнуто в подвал. Также были вышвырнуты портреты основателя консерватории Николая Рубинштейна, Сафонова и Кашкина, с ними вместе отличный портрет, специально мною заказанный художнику Вышеславцеву, Ипполитова-Иванова. Все эти портреты, по счастию, были разысканы и подобраны директором музея Чайковского в Клину, покойным Жегиным, и свезены им в Клин. Они и сейчас находятся в музее Чайковского.
На нас — друзьях, а также на учениках Катуара — лежит долг: восстановить его память. Мы должны принять решительные меры к тому, чтобы его музыка опять зазвучала, чтобы молодежь узнала его прекрасные сочинения и полюбила их так, как они того заслуживают.`
Sovet
(07.05.2018 09:49)
Из аннотации к переизданному труду по гармонии:
Георгий Львович КАТУАР (1861-1926)
Известный отечественный композитор и музыкальный теоретик. Родился в Москве, в семье крупного предпринимателя французского происхождения.
В 1875-1884 гг. брал уроки игры на фортепиано у К. Клиндворта (друга великого немецкого композитора Р. Вагнера) и В. Вильборга. В 1884 г. окончил математический факультет Московского университета. В1885-1887 гг. изучал теорию композиции в Берлине у О. Тирша и Ф. Рюфера. В 1885 г. во время одной из поездок в Москву был представлен П. И. Чайковскому, высоко оценившему его способности. Из письма Чайковского к Н. фон Мекк: «Как я уже, вероятно, писал вам не раз, меня одолевают разные юные композиторы, желающие советов и указаний. По большей части, это бывают заблуждающиеся насчет размера своих способностей юноши. На сей раз я напал на молодого человека, одаренного крупным творческим талантом. Это сын Катуара». Вскоре он пишет брату Модесту: «... у Юргенсона в магазине при Танееве и Губерте был сыгран квартет Катуара. Они, как и я, в совершенном восторге (особенно Танеев) от его талантливости». Наконец, рекомендуя молодого композитора Римскому-Корсакову: «... по-моему, Катуар очень талантлив, и ему непременно следует пройти серьезную школу».
В дальнейшем занимался композицией у Н. А. Римского-Корсакова, А. К. Лядова, А. С. Аренского, пользовался советами С. И. Танеева (посвятившего ему позднее свой Фортепианный квинтет). В 1917-1926 гг. — профессор Московской консерватории по классу композиции.
Г. Л. Катуар — автор симфоний, кантат («Русалка» по М. Ю. Лермонтову, 1888), камерной музыки, хоров, романсов (на стихи М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. К. Толстого, А. Н. Апухтина, В. С. Соловьева, К. Д. Бальмонта). Его ранние произведения стилистически близки к русской музыкальной классике, особенно к творчеству П. И. Чайковского, а в более поздних (главным образом камерно-инструментальных) сочинениях проявилось влияние модернизма. Его работы обнаруживают солидную музыкальную технику, незаурядность гармонических приемов и внешнее изящество. Известность получили и теоретические труды Г. Л. Катуара по музыкознанию, особенно «Теоретический курс гармонии» (1924-1925) и «Музыкальная форма» (1934-1936).
В число его учеников вошли многие советские композиторы, исполнители и музыковеды: Д. Кабалевский, Л. Мазель, В. Гайгерова, Л. Половинкин, В. Власов, С. Евсеев, В. Фере, М. Старокадомский, В. Ширинский, В. Власов, Л. Оборин, Д. Цыганов и другие.
Композитор В. Фере, один из воспитанников Катуара, писал о своем учителе после его смерти еще в 1926 году: «В большую заслугу, сыгравшую немалую роль в его педагогической деятельности, но все же недостаточно оцененную, следует поставить Катуару необычайную четкость тех художественных идеалов, которые он начертал на знамени своего служения искусству, глубокую веру и незыблемую убежденность в них, благодаря чему он проповедовал их с пылом и горячностью юного энтузиаста, будучи уже старым человеком. При этом необходимо отметить, что от этих идеалов он не отступал ни в угоду временным увлечениям, ни в угоду модным настроениям, ни вообще каким бы то ни было случайным влияниям. Это последнее качество многими было неправильно понято и нередко истолковывалось и как нетерпимость, и как консерватизм, и даже как рутинерство. Между тем эта стойкость свидетельствовала не только об искренности и продуманности художественных воззрений Г. Л., но, быть может, именно благодаря этому свойству его личности преподавание его получало особенную методическую ценность, ибо оно основывалось на твердо выработанных принципах и положениях, многократно им проверенных, как на образцах мировой литературы, так и на собственной композиторской практике. Из этого не следует вовсе, что Катуар не признавал ничего нового. Он только подходил с особой осторожностью к новым явлениям в области искусства и принимал те из них, которые вытекали, или хотя бы не порывали со всей предшествовавшей этим явлениям музыкальной эволюцией».
Sovet
(07.05.2018 09:51)
И еще - касающееся его семьи (москвичи должны знать):
Катуар — железнодорожная станция Савёловского направления Московской железной дороги в посёлке Некрасовский Дмитровского района Московской области. Входит в Московско-Смоленский центр организации работы железнодорожных станций ДЦС-3 Московской дирекции управления движением. По основному характеру работы является промежуточной, по объёму работы отнесена к 4 классу.
История
Своим причудливым названием станция Катуар обязана купцу и промышленнику французского происхождения - Льву Ивановичу Катуару. В начале XX века он владел керамическими заводами и пожертвовал свои средства на строительство станции. Катуар принимал активное участие в проектировании и строительстве Савёловской ветки, за что его именем и была названа станция. Движение было открыто в 1900 году, а станция возникла год спустя.
Как,всё-таки,недостаточна верхняя часть русского музыкального айзберга?! Его подводная
часть намного богаче
чем мы знаем.
айзберга?!
Варламова симфонические партитуры замечательные. У Алябьева архив лежит в безвестности.
Письма Даргомыжского не изданы, некоторые его сочинения имеются только в прижизненных
изданиях, которые не найти. А уж если еще чуть глубже, там безнадёжность просто.
`Мне хотелось бы остановиться на одной очень интересной фигуре московского музыкального
горизонта, стоявшей несколько особняком, не принадлежавшей ни к моему поколению, ни к
более старшему поколению Сафонова, Танеева и т. д., — на человеке, который долгое время
стоял от консерватории в стороне и с которым я был также связан близкими дружескими
отношениями. Это — Георгий Львович Катуар.
Во все времена бывало так, что иногда очень даровитые люди проходили свой жизненный путь
незамеченными и непризнанными. Мы знаем такие примеры даже с великими людьми. Среди
музыкантов достаточно привести пример одного из лучших композиторов всех времен — Шуберта,
который умер в 31 год от какой-то невыясненной болезни, а, главным образом, от
совершенного истощения сил. Бетховен, который жил с Шубертом в одном городе и умер за год
до его смерти, только на смертном одре, когда ему кто-то из друзей принес сборник песен
Шуберта, познакомился с ними и пришел от них в восторг. А сам Шуберт, преклонявшийся перед
гением Бетховена, никогда не рискнул к нему пойти.
Такой замечательный композитор, как Бизе, не пользовался признанием. Его гениальная опера
«Кармен», исполненная в Париже на сцене Комической оперы, прошла без успеха и только после
вскоре последовавшей смерти Бизе создала ему всемирную славу.
Таких примеров можно привести немало. К числу незамеченных принадлежал и замечательный
музыкант Г. Л. Катуар.
имевших в Москве оптовую торговлю чаем и винами. Они жили в собственном доме на Петровском
бульваре. Семья оставалась католической, и отец их был старостой французской церкви в
Москве, но образование все дети получили русское и совершенно обрусели. У родителей было
несколько сыновей. Все получили высшее образование, но продолжали в то же время заниматься
коммерческими делами. Георгий Львович, или, как его обычно называли близкие люди, Егор
Львович, окончил математический факультет Московского университета, но всю жизнь стремился
быть музыкантом Он играл на фортепиано и был учеником Клиндворта. Особенного
пианистического дарования у Катуара не было, хотя в молодые и даже более поздние годы он
несколько раз выступал публично, как пианист. В семье на Егора Львовича смотрели, как на
какого-то урода, и считали, что в то время, как все братья занимаются «делом», он один
ничего не делает и мнит себя без достаточного основания музыкантом. К его дарованию все
они относились скептически. Виртуозных способностей у Катуара, действительно, не было, а в
его сочинениях родные ничего не понимали и поэтому, хотя они и были культурными людьми и
не считали, что музыкант — это недостойная профессия, но полагали, что у Егора Львовича
для этой профессии нет достаточных данных и незачем ему лезть в музыканты. Может быть,
если бы Катуар остался безо всякой поддержки, его музыкальное дарование заглохло бы, но он
встретился с Чайковским и показал ему некоторые свои сочинения. Чайковский, ознакомившись
с ними, написал ему одобрительное письмо, признал у него настоящее композиторское
дарование и настоятельно советовал ему работать и свое дарование развивать. Благоприятный
отзыв Чайковского Катуара в значительной степени поднял, и он стал продолжать свои занятия
сочинением.
Клиндворта) Катуар не получил. Правда, по окончании университета он поехал в Петербург и
стал там брать уроки у Лядова, но из уроков этих как-то ничего не вышло, и они быстро
прекратились. Катуар был близок с Танеевым и пользовался иногда его советами, но
систематически никогда с ним не занимался.
Я должен сказать (в данном случае к чести себе), что, если бы меня не было на свете, то
сочинения Катуара почти совершенно не исполнялись бы. Все его крупные сочинения:
Фортепианный концерт, Фортепианный квинтет и квартет, трио и обе скрипичные сонаты (одна
из которых — «Поэма» — посвящена мне) один я многократно играл в концертах. Одно время
талантливая московская певица Ян Рубан довольно часто пела чрезвычайно интересные
вокальные произведения Катуара. Несколько раз аккомпанировал ей я. Смешно сказать, но
исполнение произведений Георгия Львовича, действительно, находилось почти в исключительной
зависимости от того, играл ли я их, или нет. Почему это происходило, все-таки понять
нельзя. Симфония его так целиком никогда исполнена не была, а другое его симфоническое
произведение — поэма «Мцыри» по Лермонтову — исполнялось только однажды в Киеве.
Сам Катуар на моей памяти публично только один раз играл свое трио в Квартетном собрании.
Как я уже говорил, кроме меня никто не хотел играть его сочинения. Не играют их, к
сожалению, и сейчас. Причина этого явления кроется отчасти в своеобразной их фактуре. По
существу, они вовсе не являются мало доступными, слишком изысканными или слишком сложными
гармонически. Но Катуар был необычайно нервным человеком, типичным неврастеником, и эта
его нервность отразилась на стиле его сочинений. Он как будто боялся излагать мысль так,
чтобы она имела твердую опору. Если взять движение ткани в его сочинениях, то там
постоянно чередуются квинтоли, септуоли и т. п., причем первый звук почти никогда не
ударяется: он или слигован, или на сильном времени стоит пауза. Все это значительно
затрудняет схватывание ритмической основы сочинения. Когда группа исполнителей начинает
играть какой-нибудь его ансамбль, они с первого раза ничего не понимают и, вместо того,
чтобы разобраться, решают, что разбираться не стоит, и бросают играть. Этим дело обычно и
кончается. А между тем, сочинения Катуара — превосходная музыка, всегда эмоционально
насыщенная и мелодически содержательная. Катуар никогда не мог сочинять равнодушно, он
всегда горел, и музыку его нельзя играть без волнения.
исключительно скромный, абсолютно не обладавший никаким самомнением, никогда не
выдвигавший себя. Катуар очень тяжело и болезненно переживал свое непризнание. Нервная
система его была в тяжелом состоянии. На него находили периоды, когда он никуда не мог
ходить (нечто вроде боязни пространства) и совершенно не мог работать. Он лечился, но
лечение плохо ему помогало. Странным образом, даже музыканты склонны были смотреть на него
чуть ли не как на дилетанта. Впоследствии оказалось, что этот «дилетант» не только был
превосходным композитором, но и глубоким музыкантом-ученым, написавшим два крупных научных
труда: по гармонии и по форме [Имеются в виду следующие труды: Катуар Г. Музыкальная
форма. Ч. 1, 2. М., 1934, 1936; Катуар Г. Теоретический курс гармонии. Ч. 1, 2. М.,
1924,1925. - Катуар был ПЕРВЫМ В РОССИИ автором теоретического (не практического) курса
гармонии]. Вторая работа осталась не совсем законченной и вышла из печати уже после его
смерти. Можно соглашаться или не соглашаться с его выводами, но что его труды имеют
глубокое научное обоснование — не подлежит никакому сомнению.
Помню, как-то Рахманинов, когда я при нем с большим сочувствием отозвался о сочинениях
Катуара, пожал плечами и также сказал: «Это дилетант». Сочинений Катуара он в то время,
очевидно, почти не знал. Через некоторое время, когда Рахманинов жил в Дрездене, ему из
Российского музыкального издательства прислали на просмотр представленный к изданию
струнный квартет Катуара. Познакомившись с этим произведением, Рахманинов был удивлен
красотами и техническим мастерством квартета, и написал по этому поводу Катуару письмо, в
котором выразил свое восхищение его творчеством. Как раз в это время (это было зимой
1905/1906 гг.) мы с женой были за границей — в Берлине и Лейпциге, где я с Кусевицким
концертировал. Мы заехали в Дрезден посмотреть знаменитую картинную галерею. Мы были у
Рахманиновых, и Сергей Васильевич сам мне рассказал эту историю.
культуры, отлично владел языками, знал европейскую литературу, как я уже говорил, был
математик по образованию. Помню, уже незадолго до смерти он мне как-то сказал, что ему
попалось какое-то новое сочинение по высшей математике, и что он, начав его читать,
почувствовал, что не потерял способности оперировать математическим аппаратом, и книгу эту
с интересом прочел.
Катуар преклонялся и глубоко изучал творчество Вагнера и Брамса в то время, как эти два
крупных западных композитора не пользовались сочувствием московских музыкальных кругов,
относившихся к ним или равнодушно, как к Брамсу, или резко отрицательно, как к Вагнеру.
Может быть, тут сказалось и влияние вагнериста и личного друга Вагнера — Клиндворта —
учителя Катуара. Впоследствии Георгий Львович неоднократно ездил в Байрейт и слушал там
оперы Вагнера (кстати, в 1886 году там при нем умер Лист).
В 1911 году Катуар написал превосходный Фортепианный концерт, который я играл по рукописи
в Москве в январе 1912 года. В следующем сезоне меня пригласили сыграть этот концерт в
Беляевском симфоническом концерте в Петербурге. Глазунов, с которым я вел переписку по
поводу этого выступления, сообщил мне, что концертом будет дирижировать Штейнберг. Я
решил, что это композитор Максимилиан Асеевич Штейнберг — один из лучших учеников
Римского-Корсакова, женатый на его дочери Надежде Николаевне, профессор Петербургской
консерватории. Я написал ему письмо, хотя не был с ним знаком, в котором выразил
удовольствие играть с ним и указал на то, что концерт Катуара исключительно труден для
ансамбля, ввиду чего предложил выслать ему заблаговременно партитуру для ознакомления. В
скором времени я получил от него очень любезный ответ, в котором он сообщал мне, что я
ошибся, что он вообще не дирижер и поэтому концертом дирижировать не будет. Также он
сообщил, что концертом должен дирижировать Лев Петрович Штейнберг — дирижер, в те времена
небезызвестный в провинции, часто выступавший с симфоническими концертами на разных
курортах России. Я попросил в лице Глазунова дирекцию Беляевских концертов сообщить
Штейнбергу о трудностях концерта Катуара и послать ему заблаговременно партитуру, которую
я сейчас же выслал в Петербург.
вечером к нему в номер гостиницы, где у него был инструмент, я застал его нездоровым. У
него была повышена температура, а, кроме того, он был чрезвычайно смущен. Он сказал мне,
что партитуры не видал и концерта совсем не знает; а теперь, увидавши партитуру,
испытывает страх перед этим выступлением. Я просидел с ним довольно долго, играл ему
концерт и ушел от него в достаточной мере неспокойный.
В программе, кроме концерта Катуара, в первый раз исполнялись еще крупные оркестровые
произведения, для которых также требовалось много репетиций. Это были: балет Глазунова
«Времена года» и симфония Черепнина. Придя на другой день на репетицию, я присутствовал
при работе Штейнберга над этими произведениями, а затем, после перерыва, мы приступили к
репетиции концерта. Из этого исполнения ровно ничего не получилось: Штейнберг партитуры не
знал, и, при исключительной трудности концерта для ансамбля, получилось нечто совершенно
невообразимое. Я был до крайности возмущен, хотел отказаться от выступления, но меня
уговорили отложить до завтра, когда утром была назначена генеральная репетиция. Работе над
концертом предполагалось отвести больше времени. Я довольно открыто возмущался тем, что,
несмотря на то, что я заблаговременно прислал в Петербург партитуру, она не была послана
Штейнбергу. Придя на другой день на репетицию, я увидал направлявшегося ко мне навстречу
довольно миниатюрного человека, уже пожилого, имевшего несколько раздраженный вид. Это
оказался библиотекарь Петербургской консерватории, некий Фрибус, очень почтенный и
чрезвычайно аккуратный человек. Он подошел ко мне и сказал: «Я слышал, что вы,
естественно, возмущались тем, что партитура не была послана Штейнбергу, но я должен
сказать вам, что вы неправы; получив партитуру от вас, я сейчас же послал ее Штейнбергу».
В доказательство этого Фрибус тут же предъявил мне квитанцию на принятие заказной
бандероли. Таким образом, Штейнберг хотел свалить вину с больной головы на здоровую.
получилось, я сказал Катуару, который приехал в Петербург послушать концерт, что так
играть его я не могу и что я сейчас же закажу себе билет и уеду в Москву. Он, как это ни
было ему неприятно, одобрил мое намерение. Он справедливо считал, что лучше не играть
концерт, чем играть его в таком виде. Когда я об этом заявил членам дирекции Беляевских
концертов, они были очень обеспокоены и, в результате маленького совещания, сказали, что в
виде исключения назначают специальную дополнительную репетицию в 2 1/2 часа, от 4-х до 6
ч. 30 м. (концерты в Петербурге в те времена начинались в 8 часов) с тем, чтобы в эти 2
1/2 часа поучить концерт и постараться привести его в такое состояние, чтобы можно было
исполнить. Мы в эти часы старательно учили концерт, но большого толка все-таки не
получилось. Несмотря на то, что я концерт знал хорошо, мне очень трудно было играть, так
как ткань его сложна, а оркестр все время играл невпопад. В финале, например, есть место,
где пианист вместе с оркестром останавливается на нонаккорде; на этом аккорде имеется
фермата, после которой начинается совершенно новый эпизод. Во время подхода к этой
остановке деревянные духовые играют небольшую восходящую фигуру. После ферматы я начал
следующий эпизод (а надо сказать, что остановка происходит на нонаккорде ре-бемоль мажора,
а следующий эпизод начинается в до мажоре). Когда я уже играл этот до-мажорный эпизод, я,
к ужасу своему, услыхал, что деревянные духовые только здесь начали играть ту фигуру,
которую они должны были играть перед этим. Легко себе представить, какая получилась
какофония! В этом же стиле было и все исполнение концерта, от которого слушатели не
вынесли ничего, кроме недоумения. Как композитор, Катуар в Петербурге почти не был
известен, и, естественно, все решили, что его концерт — просто плохая музыка. Катуар был
чрезвычайно расстроен; не могу сказать, чтобы это было приятно и мне. С тех пор я
почему-то этот концерт не играл больше, а никто другой так и не удосужился его выучить и
сыграть. Впрочем, раза два-три ученики консерватории в моем классе и в классе Гедике его
играли с аккомпанементом второго фортепиано. Теперь во всей Москве нельзя даже нот этого
концерта достать.
Катуар так в значительной степени непризнанным и умер, но в последние годы жизни его
все-таки ценили больше. Он был приглашен профессором в Московскую консерваторию по классу
композиции. Из его класса вышел ряд даровитых музыкантов, среди которых Евсеев, Мазель,
Кабалевский, Фере и ряд других.
Умер Катуар неожиданно. Смерть его произвела на меня очень тяжелое впечатление. Произошло
все так у меня в классе был ученик, некий Раймист, который должен был на вечере моего
класса играть концерт Катуара. Играл он его очень неплохо. На предпоследнюю репетицию,
которая происходила у меня в классе, я попросил Георгия Львовича придти. На другое утро
должна была состояться генеральная репетиция уже в Малом зале. Катуар пришел ко мне в
класс. Пока Раймист играл, он кое-что отмечал на своей визитной карточке карандашом, а
после исполнения, которое он в общем очень одобрил, он сделал ряд замечаний, после чего
разорвал карточку и бросил ее на подоконник. (На другой день, придя в класс, я нашел эту
разорванную карточку и сохранил ее.) По окончании репетиции мы уговорились, что завтра
утром в 10 часов Катуар придет на репетицию в Малый зал и послушает Раймиста еще раз.
Когда на следующее утро я пришел в консерваторию, меня вызвали к телефону. Звонила дочь
Катуара и сказала, что отец утром против обыкновения долго не вставал и когда, наконец,
вошли в его спальню, оказалось, что он лежит мертвый... Он умер, очевидно, во сне.
довольно хорошо сделанные сильно увеличенные фотографические снимки в хороших рамках
Танеева, Катуара и Скрябина. Портреты Танеева и Катуара висели на эстраде Малого зала, а
портрет Скрябина — в фойе Малого зала. В один прекрасный день, во время царствования в
Московской консерватории «блаженной памяти» Пшибышевского, все это было вышвырнуто в
подвал. Также были вышвырнуты портреты основателя консерватории Николая Рубинштейна,
Сафонова и Кашкина, с ними вместе отличный портрет, специально мною заказанный художнику
Вышеславцеву, Ипполитова-Иванова. Все эти портреты, по счастию, были разысканы и подобраны
директором музея Чайковского в Клину, покойным Жегиным, и свезены им в Клин. Они и сейчас
находятся в музее Чайковского.
На нас — друзьях, а также на учениках Катуара — лежит долг: восстановить его память. Мы
должны принять решительные меры к тому, чтобы его музыка опять зазвучала, чтобы молодежь
узнала его прекрасные сочинения и полюбила их так, как они того заслуживают.`
Георгий Львович КАТУАР (1861-1926)
Известный отечественный композитор и музыкальный теоретик. Родился в Москве, в семье
крупного предпринимателя французского происхождения.
В 1875-1884 гг. брал уроки игры на фортепиано у К. Клиндворта (друга великого немецкого
композитора Р. Вагнера) и В. Вильборга. В 1884 г. окончил математический факультет
Московского университета. В1885-1887 гг. изучал теорию композиции в Берлине у О. Тирша и
Ф. Рюфера. В 1885 г. во время одной из поездок в Москву был представлен П. И. Чайковскому,
высоко оценившему его способности. Из письма Чайковского к Н. фон Мекк: «Как я уже,
вероятно, писал вам не раз, меня одолевают разные юные композиторы, желающие советов и
указаний. По большей части, это бывают заблуждающиеся насчет размера своих способностей
юноши. На сей раз я напал на молодого человека, одаренного крупным творческим талантом.
Это сын Катуара». Вскоре он пишет брату Модесту: «... у Юргенсона в магазине при Танееве и
Губерте был сыгран квартет Катуара. Они, как и я, в совершенном восторге (особенно Танеев)
от его талантливости». Наконец, рекомендуя молодого композитора Римскому-Корсакову: «...
по-моему, Катуар очень талантлив, и ему непременно следует пройти серьезную школу».
В дальнейшем занимался композицией у Н. А. Римского-Корсакова, А. К. Лядова, А. С.
Аренского, пользовался советами С. И. Танеева (посвятившего ему позднее свой Фортепианный
квинтет). В 1917-1926 гг. — профессор Московской консерватории по классу композиции.
Г. Л. Катуар — автор симфоний, кантат («Русалка» по М. Ю. Лермонтову, 1888), камерной
музыки, хоров, романсов (на стихи М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. К. Толстого, А. Н.
Апухтина, В. С. Соловьева, К. Д. Бальмонта). Его ранние произведения стилистически близки
к русской музыкальной классике, особенно к творчеству П. И. Чайковского, а в более поздних
(главным образом камерно-инструментальных) сочинениях проявилось влияние модернизма. Его
работы обнаруживают солидную музыкальную технику, незаурядность гармонических приемов и
внешнее изящество. Известность получили и теоретические труды Г. Л. Катуара по
музыкознанию, особенно «Теоретический курс гармонии» (1924-1925) и «Музыкальная форма»
(1934-1936).
В число его учеников вошли многие советские композиторы, исполнители и музыковеды: Д.
Кабалевский, Л. Мазель, В. Гайгерова, Л. Половинкин, В. Власов, С. Евсеев, В. Фере, М.
Старокадомский, В. Ширинский, В. Власов, Л. Оборин, Д. Цыганов и другие.
Композитор В. Фере, один из воспитанников Катуара, писал о своем учителе после его смерти
еще в 1926 году: «В большую заслугу, сыгравшую немалую роль в его педагогической
деятельности, но все же недостаточно оцененную, следует поставить Катуару необычайную
четкость тех художественных идеалов, которые он начертал на знамени своего служения
искусству, глубокую веру и незыблемую убежденность в них, благодаря чему он проповедовал
их с пылом и горячностью юного энтузиаста, будучи уже старым человеком. При этом
необходимо отметить, что от этих идеалов он не отступал ни в угоду временным увлечениям,
ни в угоду модным настроениям, ни вообще каким бы то ни было случайным влияниям. Это
последнее качество многими было неправильно понято и нередко истолковывалось и как
нетерпимость, и как консерватизм, и даже как рутинерство. Между тем эта стойкость
свидетельствовала не только об искренности и продуманности художественных воззрений Г. Л.,
но, быть может, именно благодаря этому свойству его личности преподавание его получало
особенную методическую ценность, ибо оно основывалось на твердо выработанных принципах и
положениях, многократно им проверенных, как на образцах мировой литературы, так и на
собственной композиторской практике. Из этого не следует вовсе, что Катуар не признавал
ничего нового. Он только подходил с особой осторожностью к новым явлениям в области
искусства и принимал те из них, которые вытекали, или хотя бы не порывали со всей
предшествовавшей этим явлениям музыкальной эволюцией».
Катуар — железнодорожная станция Савёловского направления Московской железной дороги в
посёлке Некрасовский Дмитровского района Московской области. Входит в Московско-Смоленский
центр организации работы железнодорожных станций ДЦС-3 Московской дирекции управления
движением. По основному характеру работы является промежуточной, по объёму работы отнесена
к 4 классу.
История
Своим причудливым названием станция Катуар обязана купцу и промышленнику французского
происхождения - Льву Ивановичу Катуару. В начале XX века он владел керамическими заводами
и пожертвовал свои средства на строительство станции. Катуар принимал активное участие в
проектировании и строительстве Савёловской ветки, за что его именем и была названа
станция. Движение было открыто в 1900 году, а станция возникла год спустя.