С портрета работы Каульбаха Брукнер предстает чугунно недвижным бюргерским чудищем, пивным монстром и апостолом орднунга – массивный подбородок, брылья, огромные красные уши, горбатый мясистый нос, стеклянный глаз сановника, не знающего сомнений…
Но – обманчива внешность, даже если портретист формально точен.
Душа и сердце Брукнера, раскрывающиеся в его музыке – как у вечного юноши-мечтателя, имманентно мудрого в своей природной чистоте, душа и сердце мудреца, остающегося юным до скончания дней. При том, что, многое обещая, молодость зачастую опасна, ибо порождает оглушающий информационный шум, с которым не каждый справляется. Лишь тот, кому дано, проходит через это испытание и уже смолоду способен говорить в полный голос. Вот – Первая симфония Брукнера (впрочем, уже – третья), которая по своей глубине, мудрости, не уступает его позднейшим созданиям и начинается в интонации «задумчивой решимости», «внутреннего марша» (который спустя сорок лет резонансно вырастет в Шестой Малера до грандиозных масштабов). «Чудак» Вагнер, кумир Антона Брукнера, предрекал ему славу, будучи знакомым лишь с его Второй и Третьей. Но сколько провидческой горечи и открытий уже в Четвертой симфонии – большом романтическом путешествии, но – мысленном, мысленном… Это – мечта, и мечта несбыточная, как, в общем, и всё у Брукнера. Точно это страсти, снедающие юношу, начитавшегося Стивенсона, но все годы свои проведшего кресле-каталке. И кульминация всей грандиозной композиции – «момент истины» в финале, на унисоне струнных.
…Феномен истинных творцов: с годами они приходят к ясности, простоте и – подлинной глубине (поздние стихи Пастернака!). Не случайно вариант Четвертой симфонии Брукнера, возникший десятью годами позже первого, строже, логичнее, полон истинной красоты. Что же, тем более, говорить о трех последних симфониях, каждая из которых – шедевр абсолютный! Порой это кажется необъяснимым: годы идут, материал должен истощаться… И действительно, сколько творческих людей, многообещающе начав, потом «исписались»! Но это происходит лишь с теми, кто берет начальный толчок от внешнего, от формы (Стравинский!). И все иначе, когда творец черпает из своего сокровенного человеческого «Я», которое у большой Личности с годами становится только еще богаче и глубже.
За Вагнера не волнуйтесь. `Чудак` только в том смысле, что хвалил Брукнера за то, что еще не вполне стало Великим Брукнером. А если бы он мог слышать посвященную ему вторую часть Седьмой симфонии!..
монстром и апостолом орднунга – массивный подбородок, брылья, огромные красные уши,
горбатый мясистый нос, стеклянный глаз сановника, не знающего сомнений…
Но – обманчива внешность, даже если портретист формально точен.
Душа и сердце Брукнера, раскрывающиеся в его музыке – как у вечного юноши-мечтателя,
имманентно мудрого в своей природной чистоте, душа и сердце мудреца, остающегося юным до
скончания дней. При том, что, многое обещая, молодость зачастую опасна, ибо порождает
оглушающий информационный шум, с которым не каждый справляется. Лишь тот, кому дано,
проходит через это испытание и уже смолоду способен говорить в полный голос. Вот – Первая
симфония Брукнера (впрочем, уже – третья), которая по своей глубине, мудрости, не уступает
его позднейшим созданиям и начинается в интонации «задумчивой решимости», «внутреннего
марша» (который спустя сорок лет резонансно вырастет в Шестой Малера до грандиозных
масштабов). «Чудак» Вагнер, кумир Антона Брукнера, предрекал ему славу, будучи знакомым
лишь с его Второй и Третьей. Но сколько провидческой горечи и открытий уже в Четвертой
симфонии – большом романтическом путешествии, но – мысленном, мысленном… Это – мечта, и
мечта несбыточная, как, в общем, и всё у Брукнера. Точно это страсти, снедающие юношу,
начитавшегося Стивенсона, но все годы свои проведшего кресле-каталке. И кульминация всей
грандиозной композиции – «момент истины» в финале, на унисоне струнных.
…Феномен истинных творцов: с годами они приходят к ясности, простоте и – подлинной
глубине (поздние стихи Пастернака!). Не случайно вариант Четвертой симфонии Брукнера,
возникший десятью годами позже первого, строже, логичнее, полон истинной красоты. Что же,
тем более, говорить о трех последних симфониях, каждая из которых – шедевр абсолютный!
Порой это кажется необъяснимым: годы идут, материал должен истощаться… И действительно,
сколько творческих людей, многообещающе начав, потом «исписались»! Но это происходит лишь
с теми, кто берет начальный толчок от внешнего, от формы (Стравинский!). И все иначе,
когда творец черпает из своего сокровенного человеческого «Я», которое у большой Личности
с годами становится только еще богаче и глубже.