Удивительное дело: пишут, что финал этой симфонии Клемпереру настолько не нравился, что он хотел либо переписать его, либо опустить; продюсер Walter Legge настоял, чтобы финал был исполнен как у автора. Вот тот случай (кажется, единственный), когда я Клемперера не понимаю (что ему не нравилось?).
Mikhail_Kollontay
(20.02.2018 11:39)
alebaranov писал(а):
Удивительное дело: пишут, что финал этой симфонии Клемпереру настолько не нравился, что он хотел либо переписать его, либо опустить; продюсер Walter Legge настоял, чтобы финал был исполнен как у автора. Вот тот случай (кажется, единственный), когда я Клемперера не понимаю (что ему не нравилось?).
Нервная реакция на Мендельсона да, встречается.
alebaranov
(20.02.2018 12:24)
Mikhail_Kollontay писал(а):
Нервная реакция на Мендельсона да, встречается.
Да ведь что любопытно: те же самые люди уверяют, что вообще Клемперер музыку Мендельсона очень любил.
Osobnyak
(20.02.2018 18:17)
Mikhail_Kollontay писал(а):
Нервная реакция на Мендельсона да, встречается.
Странно - почему? На какие именно элементы музыки?
Mikhail_Kollontay
(20.02.2018 18:38)
Osobnyak писал(а):
Странно - почему? На какие именно элементы музыки?
Обычно не формулируют, но есть такое.
LAKE
(20.02.2018 19:26)
Mikhail_Kollontay писал(а):
Обычно не формулируют, но есть такое.
В отношении этой симфонии я соглашусь с Клемперером, если ему действительно не нравилась четвертая часть:). И без его мнения симфония завершается странно. В последней части некий драматико-оптимо-пессиместический порыв с лирическим отступлением в серёдке отчего-то завершается `бесконечной` кодой, в которой нет ясности - плакать от остаточных явлений трагедии Adagio или радоваться какой-то помпезности, по поводу чего возникшей - не ясно.
Mikhail_Kollontay
(21.02.2018 19:32)
Mikhail_Kollontay писал(а):
Нервная реакция на Мендельсона да, встречается.
Долго думал, как раскрыть это. Трудно. Ориентализм, в виде еврейского суб-мелоса, попавший в ткань европейской звуковой реальности (и тем ее пленивший), но сам себя, кажется, мало осознающий. Ввиду огромной лабильности да, приспособлено. Но осталось всё равно внеприродным для Запада, будучи же никак не Западом. Сколько бы себя как Запад оно ни позиционировало. Поэтому попадания постоянно около хорошего вкуса, скажем, вроде этого самого финала, то есть его коды, и раздражающе пощипывающие мелодические обороты Песен без слов, такие приятные, такие сладкие, такие интимно-семейные, что и неприлично, неудобно как-то слушать-играть бывает. У одних моих очень добрых знакомых, скажем, так: папа в туалет, а она тоже должна быть рядом. Такая любовь, такая связь. Я не еврей, но, мне кажется, чувствую это. помните, как в фильме `Комиссар` он на крылечке мочится? Очень тонко увидено там. У других нет такого. - Но я думаю, что, может, не сознательно, Мендельсон сам чувствовал эту свою `слабость` (она должна была быть для его сознания слабостью) и более или менее поборол ее. Тем самым и потеряв то главное-ценное, что в нем есть, при всем блеске его вируозного комбинаторного таланта и могучего драйва. А евреи-же-исполнители особенно ощущают и стесняются, сами тоже не понимая, что тут не так. Я с этим их стеснением на Мендельсона не раз сталкивался, вернее даже, что первым мне что-то в этом роде высказал Володя Рябов, но скорее ментально, а я скорее чувствую это в собственно его музыкальной душе. Потом это в открытую у Энеску/Бартока, но уже в видах раскрытия языка в 20-й век. А тут нет, совсем еще нежные цветки.
хотел либо переписать его, либо опустить; продюсер Walter Legge настоял, чтобы финал был
исполнен как у автора. Вот тот случай (кажется, единственный), когда я Клемперера не
понимаю (что ему не нравилось?).
симфонии Клемпереру настолько не нравился, что он хотел либо переписать его, либо
опустить; продюсер Walter Legge настоял, чтобы финал был исполнен как у автора. Вот тот
случай (кажется, единственный), когда я Клемперера не понимаю (что ему не
нравилось?).
встречается.
музыку Мендельсона очень любил.
встречается.
музыки?
такое.
нравилась четвертая часть:). И без его мнения симфония завершается странно. В последней
части некий драматико-оптимо-пессиместический порыв с лирическим отступлением в серёдке
отчего-то завершается `бесконечной` кодой, в которой нет ясности - плакать от остаточных
явлений трагедии Adagio или радоваться какой-то помпезности, по поводу чего возникшей - не
ясно.
встречается.
суб-мелоса, попавший в ткань европейской звуковой реальности (и тем ее пленивший), но сам
себя, кажется, мало осознающий. Ввиду огромной лабильности да, приспособлено. Но осталось
всё равно внеприродным для Запада, будучи же никак не Западом. Сколько бы себя как Запад
оно ни позиционировало. Поэтому попадания постоянно около хорошего вкуса, скажем, вроде
этого самого финала, то есть его коды, и раздражающе пощипывающие мелодические обороты
Песен без слов, такие приятные, такие сладкие, такие интимно-семейные, что и неприлично,
неудобно как-то слушать-играть бывает. У одних моих очень добрых знакомых, скажем, так:
папа в туалет, а она тоже должна быть рядом. Такая любовь, такая связь. Я не еврей, но,
мне кажется, чувствую это. помните, как в фильме `Комиссар` он на крылечке мочится? Очень
тонко увидено там. У других нет такого. - Но я думаю, что, может, не сознательно,
Мендельсон сам чувствовал эту свою `слабость` (она должна была быть для его сознания
слабостью) и более или менее поборол ее. Тем самым и потеряв то главное-ценное, что в нем
есть, при всем блеске его вируозного комбинаторного таланта и могучего драйва. А
евреи-же-исполнители особенно ощущают и стесняются, сами тоже не понимая, что тут не так.
Я с этим их стеснением на Мендельсона не раз сталкивался, вернее даже, что первым мне
что-то в этом роде высказал Володя Рябов, но скорее ментально, а я скорее чувствую это в
собственно его музыкальной душе. Потом это в открытую у Энеску/Бартока, но уже в видах
раскрытия языка в 20-й век. А тут нет, совсем еще нежные цветки.