Вокальный цикл «Сирин и Алконост. Песнь радости и печали» для сопрано и баритона с оркестром написан по одноименной картине Виктора Васнецова и под впечатлением от романа «Кысь» Татьяны Толстой.
В картине Васнецова отражена дуальность, которую каждый ощущает в себе. С одной стороны - пронзительная тоска, одиночество, горечь. С другой - обнадеживающая уверенность в счастье: мечта как быль, любовь как явь. Художник был религиозным человеком и заложил также глубокий духовный смысл: Сирин поет о потерянном рае, о горечи человеческой доли - нас, оторванных от Бога, трагически разлученных с Ним. Алконост - о счастье будущем, когда воцарится Вечная Любовь, и мы вновь станем едины со своим Источником и друг другом… Именно поэтому произведение завершается, как молитва, словом «Аминь». (Есть и другая причина – это реминисценция из романа «Кысь» Т. Толстой).
Либретто буквально «сшито» из отдельных строк «Доктора Живаго» Б. Пастернака, также есть цитата из Е. Баратынского и даже отголосок первого «Дозора» С. Лукьяненко (сцены, которой открывается роман). Однако они вынуты из контекста и соединены заново, создавая новый смысл, не связанный с фабулой первоисточников.
Дуальная пара Сирина и Алконоста изначально была представлена другими персонажами, из романа Татьяны Толстой «Кысь»: соответственно, образ Кыси, качающейся на ветвях, и Княжьей птицы Паулин, вреда от которой никому не бывало. Однако потом замысел изменился, Кысь и Паулин стали Сирином и Алконостом. Такая замена стала возможной благодаря желанию обоих авторов сделать своих персонажей стилизованно-архаичными, и в итоге общий замысел только выиграл – образы обогатили друг друга, стали более законченными, а главное, добавился высокий смысл, заложенный Васнецовым.
От первоначальной идеи остались только отдельные аллюзии и реминисценции, отсылающие к книге Т. Толстой. Птица Сирин отчасти взяла хищные черты Кыси, которая «перебирает лапами, вытягивает шею, прижимает невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и тянется, вся тянется к жилью, к теплой крови, постукивающей в человечьей шее. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет» . В цикле Сирин не столь плотоядна, хотя тоже зовет к себе манящей песнью и слезной жалобой, но акцент сделан на ее внутренней тоске, страсти, вечной муке. Она ищет не крови, а утешения, спасения от самой себя - но не может их обрести и заражает своей страстной тоской, сводя с ума каждого, кто взглянет в ее лицо…
Образ Княжьей Птицы Паулин, сохранив внешнюю красоту, в свою очередь, переродился в Злату-птицу Алкиян и духовно приблизился к Алконосту Васнецова. Намеком, буквально в одном слове, этот подтекст присутствовал и в романе Толстой, где сказочное описание Паулина заканчивалось неожиданно словом «Аминь»: «…где травы светлые по плечи, где синие реки играют, а над реками мухи золотые толкутся, неведомы деревья ветви до воды свесили, а на тех ветвях, слышь, белым-белая Княжья Птица Паулин. А глаза у той Птицы Паулин в пол-лица, а рот человечий, красный. А красоты она таковой, Княжья Птица-то, что нет ей от самой себя покою: тулово белым резным пером укрыто, а хвост на семь аршин, как сеть плетеная висит, как марь кружевная. И никому из людей от той белой птицы отродясь никакого вреда не бывало, нет и не будет. Аминь».
Голос Алкияна (Алконоста) сладок как сама любовь, и песнь его несет свет и утешение, по которым истосковалась мятущаяся душа Сирина. Этот номер выполняет роль эпилога цикла и становится его «тихой» смысловой кульминацией.
оркестром написан по одноименной картине Виктора Васнецова и под впечатлением от романа
«Кысь» Татьяны Толстой.
В картине Васнецова отражена дуальность, которую каждый ощущает в себе. С одной стороны -
пронзительная тоска, одиночество, горечь. С другой - обнадеживающая уверенность в счастье:
мечта как быль, любовь как явь. Художник был религиозным человеком и заложил также
глубокий духовный смысл: Сирин поет о потерянном рае, о горечи человеческой доли - нас,
оторванных от Бога, трагически разлученных с Ним. Алконост - о счастье будущем, когда
воцарится Вечная Любовь, и мы вновь станем едины со своим Источником и друг другом… Именно
поэтому произведение завершается, как молитва, словом «Аминь». (Есть и другая причина –
это реминисценция из романа «Кысь» Т. Толстой).
Либретто буквально «сшито» из отдельных строк «Доктора Живаго» Б. Пастернака, также есть
цитата из Е. Баратынского и даже отголосок первого «Дозора» С. Лукьяненко (сцены, которой
открывается роман). Однако они вынуты из контекста и соединены заново, создавая новый
смысл, не связанный с фабулой первоисточников.
Дуальная пара Сирина и Алконоста изначально была представлена другими персонажами, из
романа Татьяны Толстой «Кысь»: соответственно, образ Кыси, качающейся на ветвях, и Княжьей
птицы Паулин, вреда от которой никому не бывало. Однако потом замысел изменился, Кысь и
Паулин стали Сирином и Алконостом. Такая замена стала возможной благодаря желанию обоих
авторов сделать своих персонажей стилизованно-архаичными, и в итоге общий замысел только
выиграл – образы обогатили друг друга, стали более законченными, а главное, добавился
высокий смысл, заложенный Васнецовым.
От первоначальной идеи остались только отдельные аллюзии и реминисценции, отсылающие к
книге Т. Толстой. Птица Сирин отчасти взяла хищные черты Кыси, которая «перебирает лапами,
вытягивает шею, прижимает невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и
тянется, вся тянется к жилью, к теплой крови, постукивающей в человечьей шее. Сидит она на
темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может.
Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! –
а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет» . В
цикле Сирин не столь плотоядна, хотя тоже зовет к себе манящей песнью и слезной жалобой,
но акцент сделан на ее внутренней тоске, страсти, вечной муке. Она ищет не крови, а
утешения, спасения от самой себя - но не может их обрести и заражает своей страстной
тоской, сводя с ума каждого, кто взглянет в ее лицо…
Образ Княжьей Птицы Паулин, сохранив внешнюю красоту, в свою очередь, переродился в
Злату-птицу Алкиян и духовно приблизился к Алконосту Васнецова. Намеком, буквально в одном
слове, этот подтекст присутствовал и в романе Толстой, где сказочное описание Паулина
заканчивалось неожиданно словом «Аминь»: «…где травы светлые по плечи, где синие реки
играют, а над реками мухи золотые толкутся, неведомы деревья ветви до воды свесили, а на
тех ветвях, слышь, белым-белая Княжья Птица Паулин. А глаза у той Птицы Паулин в пол-лица,
а рот человечий, красный. А красоты она таковой, Княжья Птица-то, что нет ей от самой себя
покою: тулово белым резным пером укрыто, а хвост на семь аршин, как сеть плетеная висит,
как марь кружевная. И никому из людей от той белой птицы отродясь никакого вреда не
бывало, нет и не будет. Аминь».
Голос Алкияна (Алконоста) сладок как сама любовь, и песнь его несет свет и утешение, по
которым истосковалась мятущаяся душа Сирина. Этот номер выполняет роль эпилога цикла и
становится его «тихой» смысловой кульминацией.