1. Andante — Allegro con anima
2. Andante cantabile con alcuna licenza
3. Valse. Allegro moderato
4. Finale. Andante maestoso – Allegro vivace
|
Скачать ноты 
1. Andante — Allegro con anima
2. Andante cantabile con alcuna licenza 3. Valse. Allegro moderato 4. Finale. Andante maestoso – Allegro vivace 
|
||
характеризуют её как одно из самых слабых его произведений, некоторые – как одно из самых
выдающихся. Но никто, вероятно, до конца не понимает.
Симфония, в самом деле, странная. Я сам полюбил её далеко не сразу. Поначалу она кажется
какой-то половинчатой, «провисающей», не «дотягивающей» ни до яростного драматизма
Четвёртой, ни до беспросветного трагизма Шестой. Даже если сравнить посвящения этих трёх
симфоний, она будет стоять особняком. Четвёртая посвящена «лучшему другу», то есть Надежде
Филаретовне фон Мекк, Шестая – племяннику композитора Владимиру Давыдову, с которым его
связывали очень сложные отношения (поостерегусь в них углубляться, от греха подальше). А
Пятая посвящена Теодору Аве-Лаллеману – выдающемуся немецкому музыкальному деятелю, в
благодарность за превосходную организацию концертов Чайковского в Гамбурге. Дело, конечно,
хорошее, но как-то уж слишком буднично.
Не будем, однако, торопиться с выводами. В конце концов, Прокофьев считал нужным
говорить о себе, что родился между Пятой и Шестой симфониями Чайковского. Одного этого
факта уже было бы достаточно, чтобы взглянуть на обе эти симфонии внимательнее.
Все особенности (которые можно считать как достоинствами, так и недостатками) Пятой
симфонии проистекают просто-напросто из того факта, что в ней автор попытался вернуться к
тем же самым вопросам и проблемам, которые волновали его при сочинении Четвёртой симфонии.
Однако со времени её написания прошло целых одиннадцать лет. 48-летний композитор просто
не мог чувствовать и мыслить так же, как 37-летний. С чем-то уже удалось смириться, что-то
стало казаться не таким важным, а что-то было время как следует обдумать. На этот раз
произведение получилось более спокойным, взвешенным – не столько плодом пылкого и
отчаянного душевного порыва, сколько результатом «ума холодных наблюдений и сердца
горестных замет». Путь от Четвёртой симфонии к Пятой был долгим и постепенным.
Композитор как будто бы постепенно возвращался к надолго заброшенному им симфоническому
жанру. За этот период им были написаны три оркестровые сюиты, третья из которых обладает
всеми формальными признаками симфонии, и программная симфония «Манфред». Всё это
произведения значительные и обладающие, на мой взгляд, ничуть не меньшей художественной
ценностью, но… Следующим порядковым номером – «пять» - композитор решил удостоить только
симфонию, сочинённую в течение весны и лета 1888 г.
Создавалась эта музыка с трудом, в муках и сомнениях. Композитору то и дело казалось,
что он исписался, выдохся, что время его прошло. Первоначальные варианты безжалостно
уничтожались, перекраивались и переделывались, и окончательным результатом автор был тоже
поначалу очень недоволен. «Симфония оказалась слишком пестрой, массивной, не искренней,
растянутой, вообще очень несимпатичной», - напишет он в письме к фон Мекк вскоре после
премьеры.
Время показало, однако, что Чайковский был по своему обыкновению слишком суров к себе.
Сегодня его Пятая симфония вряд ли кому-то покажется «не искренней». Другое дело, что эта
музыка, возможно, в какой-то степени рассудочная, «головная», если сравнивать её с другими
сочинениями того же автора. Но некоторым такая «брамсианская» уравновешенность и
сдержанность придутся только по вкусу. Многие музыковеды, даже прохладно относящиеся к
Чайковскому в целом, отмечают здесь его виртуозную композиторскую технику: изысканность
оркестровки, красоту и неожиданность модуляций, продуманность общей композиции.
Сам факт наличия единой сквозной темы, пронизывающей и цементирующей всю симфонию,
наводит на мысль о какой-то концепции, программе. У Четвёртой симфонии, как мы знаем,
некая программа была. Чайковский, пусть и очень примерно, набросал её в известном письме к
Надежде Филаретовне. Вопрос же о том, имеет ли в своей основе какую-либо программу Пятая
симфония – пусть даже эта программа осталась тайной – открыт и поныне.
С одной стороны, в ранних набросках произведения обнаружена следующая корявая запись:
Программа 1-й части симф.
Интр. Полнейшее преклонение перед судьбой, или, что то же, перед неисповедимым
предначертанием провидения.
Allegro. 1) Ропот, сомнения, жалобы, упреки к ...ХХХ
2) не броситься ли в объятия веры???
«Интр. – это, очевидно, интродукция. Речь идёт не о чём ином как о том самом вступлении,
которое мы только что послушали. Таким образом, называть данную мелодию «темой рока» или
«темой судьбы» - это традиция, которая существует не только для удобства исследователей,
но и имеет под собой некие объективные основания. Что такое «XXX», точно не известно, но
примерно можно догадаться, что тут может иметься в виду. А вопрос «не броситься ли в
объятия веры» вызывает в памяти концовку первой части «Фантастической симфонии» Берлиоза,
лирический герой которой, по собственному признанию автора, «ищет утешения в религии».
«Фантастическая симфония» - это, можно сказать, манифест программной музыки.
Кроме того, в ранних набросках второй части рядом с нотными знаками соседствуют такие
словесные записи, как «луч света» или «нет, нет надежды».
С другой же стороны, в письме к Великому князю Константину Константиновичу Чайковский
прямо сообщает, что к концу лета надеется закончить «симфонию без программы». В пользу
отсутствия единой связной программы у этого произведения говорят и многочисленные
переделки автором своей симфонии: структура окончательного варианта, судя по всему,
существенно отличается от первоначального замысла, а значит, формировалась в ходе
сочинения, а не была запланирована заранее.
Все эти факты наряду со многими другими приводят меня к заключению, что композиторский
метод Чайковского был своеобразен: абстрактные созвучия перемежались в его голове с
литературными образами, а его творчество, вероятно, уникально в том смысле, что занимает
особое положение, промежуточное между «чистой» и «программной» музыкой.
Впервые Пятая симфония была исполнена 5 ноября 1888 г. в Петербурге под управлением
автора. Это первая из симфоний Чайковского, премьерой которой дирижировал он сам. У
композитора были непростые отношения с дирижированием. В юности у него был неудачный
дирижёрский опыт, на всю жизнь оставивший травматические воспоминания. Позже, будучи уже
всемирно известен, Чайковский старался преодолеть этот своеобразный «комплекс» и заставлял
себя много выступать в качестве дирижёра. Но всё-таки этого дела он не любил и при всяком
удобном случае предпочитал передать палочку кому-нибудь более мастеровитому. Так что, я
думаю, запись, сделанная оркестром Ленинградской филармонии под управлением Евгения
Мравинского, которую я выбрал для иллюстрации, должна быть как минимум не хуже, а то и
лучше, первого в истории исполнения этой симфонии.
Произведение было хорошо принято публикой. Пражская и московская премьеры, последовавшие
вскоре за петербургской, также прошли с успехом. Реакция же критиков и профессиональных
музыкантов была разнородной. Однако Сергей Иванович Танеев, который, как известно, не
слишком высоко оценил Четвёртую симфонию, от Пятой был просто в восторге. Вполне
предсказуемо: этот превосходный композитор тяготел в своём творчестве к рассудочности,
«учёности», продуманности, что ни в коем случае не характеризует его плохо.
Но мнительному Чайковскому казалось, что публика аплодирует не его новой симфонии, а ему
за его прежние заслуги. Сам он был к своему новому детищу холоден.
В марте 1889 г. композитор приехал в Гамбург – специально, чтобы исполнить перед
Аве-Лаллеманом посвящённую тому симфонию. Увы, старик был болен и не смог быть на
концерте. Однако сам концерт, на котором присутствовал извечный антагонист Брамс, прошёл с
невероятным триумфом. И музыканты, и публика, и критика были настолько единодушны, что
Чайковский, наконец, и сам поверил в то, что создал очередной шедевр.
А вот в Соединённых Штатах Пятую симфонию поначалу приняли плохо. Премьеры в Нью-Йорке и
Бостоне прошли во враждебной обстановке. Даже критика была похожая, за тем разве
исключением, что нью-йоркский обозреватель назвал Чайковского «диким калмыком», а
бостонский – «диким казаком».
одном дыхании пронеслось - и почти прозрачная воздушность, невесомость и взлёты
обуреваемых страстей, без излишней высоты..
хеее.., как же на снег похоже..- то снежинки, то метель..
!!!!!!! Спасибо!
исполнена просто гениально
записывал Пятую. К. прослушал свою новую запись, глубоко задумался, позвал директора
оркестра и сказал что-то вроде (по смыслу): какую же ерунду мы тут налудиди, после чего он
плопросил принести ему запись Мравинского... И симфония была переписана. Такая история. А
Вы говорите `лучшее исполнение`. Играть можно, конечно, по-разному, но должны быть если не
образцы, то отправные точки. Е.А.Мравинский здесь именно та точка отсчета. Три последние
симфонии ПИЧ с ЕАМ заменить нечем,каким бы пиететом ни пользовался исполнитель. Да и
вообще (скажу ужасное): ждать от немца (если хотите - грека)аутентичного исполнения
исповедальной русской музыки - дело никчмное. Караян еще ладно. А послушайте - что сделал
с Пятой сэр Норрингтон!- за это надо вызывать на дуэль или просто давать по морде...
Впрочем, я об этом уже писал.
.
конечно, по-разному, но должны быть если не образцы, то отправные точки. Е.А.Мравинский
здесь именно та точка отсчета. Три последние симфонии ПИЧ с ЕАМ заменить нечем,каким бы
пиететом ни пользовался исполнитель
восторге. Но Караян в этой симфонии покорил именно исполнением второй части симфонии,
поэтому лично для меня это любимая запись
нечем,каким бы пиететом ни пользовался исполнитель. Да и вообще (скажу ужасное): ждать от
немца (если хотите - грека)аутентичного исполнения исповедальной русской музыки - дело
никчмное. Караян еще ладно. А послушайте - что сделал с Пятой сэр Норрингтон!- за это надо
вызывать на дуэль или просто давать по морде... Впрочем, я об этом уже писал.
.
`аутентичных` записей, которыми сейчас завален рынок). Но мне кажется, даже если называть
Мравинского точкой отсчета, это не одно и то же, что лучшая запись. Если честно, мне
непонятен этот стереотип - `русскую классику лучше всего играют русские`. На мой взгляд,
она не отличается от любой другой и варианты исполнений здесь могут быть разные.
издевательством (как и 99% `аутентичных` записей, которыми сейчас завален рынок). Но мне
кажется, даже если
зависит от свойств таланта исполнителя или отсутствия такового… Изредка появляются
универсалы, гении, которые способны одинково успешно играть самые разнородные вещи,
отождествляясь с личностью автора, с его эпохой. Но Рихтеров мало… Есть категория
исполнителей, обладающих ярокой, но локальной манерой. Помню как пеняли Е.Ф.Светланову,
который записал симфонии Брамса «слишком по-русски». Но надо было обладать талантом и
волей Е.Ф., чтобы ТАК «ошибАться». Вот Г.Н.Рождественский таковым способностями не обладал
и играл все подряд (особеннно «новинки», не побуждавшие к сравнению трактовок…). А казус
Гульда, мзобревшего свою манеру исполнения Баха (аутентичность коей весьма спорна.)? И все
же, все же. Есть музыка, которая требует особого сопереживания, в том числе связанного с
ее национальной спецификой. Не могу себе представиь, чтобы немецкий или американский (не
по паспорту, а по глубокой внутренней органике) дирижер сыграл бы 2-ю симфонию
Рахманинова так, как ее играли Н.С.Голованов и Е.Ф.Свеиланов. Но палка о двух концах:
мне, правду сказать и при всем уважении, не очень интересно как те же Николай Семенович
или Евагений Федорович играли (бы) Баха или Бетховена. Но они их практически и не
играли. И правильно делали…
)
существует. Все зависит от свойств таланта исполнителя или отсутствия
такового…
например (кроме различных западных записей) очень нравится 6-я у Кусевицкого. И всегда
удивляюсь - почему о нем сейчас так редко вспоминают (по сравнению с другими нашими
дирижерами). Потому что на Мелодии не выходил, что ли?
очень нравится 6-я у Кусевицкого. И всегда удивляюсь - почему о нем сейчас так редко
вспоминают (по сравнению с другими нашими дирижерами). Потому что на Мелодии не выходил,
что ли?
признаться, но, услышав эту запись впервые, я просто рыдал.
Что сказать... Кусевицкий не делает открытий (да они и не возможны, а главное –
не нужны когда речь идет о Шестой, обычно эти попытки кончаются чем-то пошлым). Но К. с
самого начала берет такую высоту, что дальше как-то и двигаться некуда: ВСЁ УЖЕ
СВЕРШИЛОСЬ. Оставшееся – не столько сами события, сколько – память о них. Делет это К.
великолепно, но несколько, ИМХО, преждевременно. Ожидание Главного здесь должно
отаваться впереди. Как это сделать, я не знаю, не моя компетенция. Конечно, это
пытались осуществить другие дирижеры, особенно в финале, и порой получалось весьма
достойно (Фуртвенглер), но все же – не вполне по-русски, это очень важно… А у Сергея
Александровича все на месте… Здесь они с Мравинским рядом, хотя у Кусевицкого, пожалуй,
всё сильнее заточено.
они и не возможны, а главное – не нужны когда речь идет о Шестой, обычно эти попытки
кончаются чем-то пошлым).
запись Бернстайна - ну очень необычная. Но, думаю, такой мастер имеет право...
запись Бернстайна - ну очень необычная. Но, думаю, такой мастер имеет право...
есть запись с Бернстайном неизвстного мне года. Переслушал не ее, а взял из архива
запись 87 года – наиболее позднюю из трех в Архиве, не знаю эту ли Вы имеете в виду.
При всем уважении к Б., это совсем не то, что Кусевицкий и Мравинский. Б.
поэпизодно рассказывает некую американскую историю.. Делает шоу. И для него это –
стороннее.
…Один хороший скрипач, имеющий репутацию педагога, способного приватно решать
определенные технические проблемы, возникающие у концертирующих коллег, отковенно мне
признавался: «Я не учу музыке, меня не интересует чувство, я просто показываю как в
концерте Брамса лучше взять двойную ноту. И всё». Бернстайн в Шестой просто показывает
как прилично сыграть эту партитуру.
года. Переслушал не ее, а взял из архива запись 87 года – наиболее позднюю из трех в
Архиве, не знаю эту ли Вы имеете в виду.
При всем уважении к Б., это совсем не то, что Кусевицкий и Мравинский. Б.
поэпизодно рассказывает некую американскую историю.. Делает шоу. И для него это –
стороннее.
показалось интересно. Хотя Кусевицкий, конечно, нравится больше.
Премьеры в Нью-Йорке и Бостоне прошли во враждебной обстановке. Даже критика была похожая,
за тем разве исключением, что нью-йоркский обозреватель назвал Чайковского «диким
калмыком», а бостонский – «диким казаком».
исполнительством что-то не так. В дальнейшем в Голливуде ко второй части даже слова
написали, неплохая получилась песенка. А как вам, дорогие форумчане?