|
Скачать ноты 
Opera `La pietra del paragone` (1812)
Il Cavalier Giocondo – Raul Gimenez; La Marchese Clarice – Carmen Oprisanu; La Baronessa Aspasia – Laura Brioli; Donna Fulvia – Patrizia Biccire; Il Conte Asdrubale – Marco Vinco; Macrobio – Pietro Spagnoli; Pacuvio – Bruno De Simone; Fabrizio – Dariusz Machej. Chorus - Prague Chamber Chorus, Orchestra Teatro Comunale di Bologna – Carlo Rizzi. Recording of a performance at the Rossini Festival, Pesaro, 21 August 2002
|
||
ATTO PRIMO
1. Sinfonia
2. N. 1. Introduzione: Non v’e del Conte Asdrubale (Donna Fulvia, Baronessa Aspasia,
Pacuvio, Fabrizio, Coro)
3. Recitativo: Dopo l’lntroduzione Ombretta... (Donna Fulvia, Baronessa Aspasia,
Pacuvio, Fabrizio)
4. N. 2. Duetto: Mille vati al suolo io stendo (Giocondo, Macrobio)
5. N. 3. Cavatina: Quel dirmi, oh Dio! (Clarice, Conte Asdrubale)
6. Recitativo: Dopo la Cavatina: Quella, che l’есо mi facea (Clarice)
7. N. 4. Cavatina Conte: Se di certo io non sapessi (Conte Asdrubale)
8. Recitativo: Dopo la Cavatina Conte: Di me stupisce ognun (Clarice, Conte Asdrubale)
9. N. 5. Recitativo: Perche? Perche vorrei
10. e Duetto: Conte mio, se ‘есо avesse (Clarice, Conte Asdrubale)
11. Recitativo: Dopo il Duetto: Dove mai si caccio? (Donna Fulvia, Pacuvio)
12. N. 6. Aria Pacuvio: Ombretta sdegnosa (Pacuvio)
13. Recitativo: Dopo I`Aria: Bravo, bravissimo! (Donna Fulvia, Clarice, Giocondo,
Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubale, Fabrizio)
14. N. 7. Quartetto: Voi volete, e поп volete (Clarice, Giocondo, Macrobio, Conte
Asdrubale
15. Recitativo: Dopo il Quartetto: Ma che sestina! (Donna Fulvia, Baronessa Aspasia,
Pacuvio, Macrobio)
16. N. 8. Aria Macrobio: Chi e colei, che s’avvicina? (Macrobio)
Recitativo: Dopo l’Aria di Macrobio: Trovar sapro ben io (Pacuvio)
17. N. 9. Coro dell`Atto Primo: II Conte Asdrubaie dolente, e squallido (Coro)
18. Recitativo: Dopo il Coro: Perche fuggir? di che temete? (Clarice, Giocondo,
Macrobio)
19. N. 10. Finale dell`Atto Primo: Terzettino: Su queste piante incise (Donna Fulvia,
Baronessa Aspasia, Clarice, Giocondo, Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubaie, Fabrizio. Coro)
ATTO SECONDO
20. N. 11. Introduzione dell’Atto Secondo: Lo stranier colle pive nel sacco (Donna
Fulvia, Baronessa Aspasia, Giocondo, Conte Asdrubale, Pacuvio, Macrobio, Coro)
21. Recitativo. Dopo l’Introduzione Eppur ciascun di loro (Donna Fulvia, Baronessa
Aspasia, Giocondo, Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubale)
22. N. 12. Coro di Cacciatori: A caccia, o mio Signore (Coro)
23. Recitativo: Dopo il Coro: Si, si, ci parleremo (Pacuvio)
24. N. 13. Temporale e Recitativo: Ahi!... chi si muove? (Pacuvio)
25. Recitativo: Oh come il fosco impetuoso nembo
e Aria Giocondo: Quell`alme pupille (Giocondo)
26. Recitativo: Dopo l’Aria Giocondo: Ma che paura! (Clarice, Giocondo)
27. N. 14. Quintetto: Spera, se vuoi, ma taci (Baronessa Aspasia, Clarice, Giocondo,
Macrobio, Conte Asdrubale, Coro)
28. Recitativo: Dopo il Quintetto: Io posso dir d’averla indovinata (Donna Fulvia,
Clarice, Giocondo, Pacuvio, Conte Asdrubale, Fabrizio)
29. N. 15. Aria Fulvia: Pubblico fu l`oltraggio (Donna Fulvia)
30. Recitativo: Dopo l`Aria di Fulvia: Io far duelli? (Giocondo, Macrobio, Conte
Asdrubale)
31. N. 16. Terzetto: Prima fra voi coll`armi (Giocondo, Macrobio, Conte Asdrubale)
32. N. 17. Marcia, Scena: Se l’itale contrade
33. ed Aria di Clarice: Se per voi le care io torno (Clarice, Coro)
34. Recitativo: Dopo l’Aria di Clarice: Che ne dite, Macrobio? (Donna Fulvia, Baronessa
Aspasia, Clarice, Giocondo, Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubale)
35. N. 18. Scena: Cessa... Lasciami, amico
36. ed Aria Conte: Ah! se destarti in seno (Conte Asdrubale)
37. Recitativo Dopo la Scena ed Aria Conte: Siete alfin solo (Donna Fulvia, Baronessa
Aspasia, Clarice, Giocondo, Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubale, Fabrizio)
38. N. 19. Finale Secondo: Voi Clarice? Qual inganno! (Donna Fulvia, Baronessa Aspasia,
Clarice, Giocondo, Pacuvio, Macrobio, Conte Asdrubale, Fabrizio, Coro)
подробного анализа:
Кажется, это г-жа Марколини склонила Россини подписать контракт 1 на осень 1812 года.
(scritturare – небольшое соглашение, составленное на двух страницах, как правило,
напечатанное и содержащее взаимные обязательства maestro или певца и impresario, который
его нанимает (scrittura). Ради того чтобы заполучить scrittura первоклассных талантов,
пускается в ход множество интриг: я советую путешественнику присмотреться поближе к этой
дипломатии, она часто бывает хитрее всякой другой. Здесь, как и в живописи, обычаи страны,
в которой зародилось искусство, сливаются в одно с теорией этого искусства и часто
объясняют многие его приемы Подписанная Россини scrittura почти всегда оказывала влияние
на его гений. Какой-нибудь князь, назначив ему пенсию в три тысячи франков, тем самым дал
бы ему возможность ждать минуты вдохновения, чтобы начать писать, и этого было бы
достаточно, чтобы музыка его звучала иначе. Наши французские композиторы: г-да Обер,
Буальдье, Бертон и др. — особенно не спешат и пишут по опере в год. Россини, как бы
возвращаясь к счастливым временам живописи, сочинял свои произведения так, как Гвидо писал
картины, ставя по пять-шесть опер в год, чтобы только было чем заплатить хозяину квартиры
и прачке. Мне стыдно вникать в такие подробности, прошу читателя простить меня. Но ведь я
пишу биографию, а все это сущая правда. Во всех видах искусства самое трудное — бороться с
несчастьями низкого и обыденного свойства, которым в силу этого воображение не может
помочь. Россини, однако, при всех обстоятельствах сумел сохранить первоначальную свежесть
своего гения. Правда, нравы современной Италии являют собой следствие и продолжение того,
что творилось в средние века; бедность там не является чем-то унизительным, как во
Франции, монархической стране, где прежде всего надо «казаться», как это отлично сказал
барон де Фенест`.
`Любопытнейший роман Агриппы д`Обинье, почти такой же интересный, как история его жизни,
написанная им самим. В этой «Истории» Генрих IV изображен, пожалуй, не хуже, чем Людовик
XI в «Квентине Дорварде». Там есть анекдоты о Генрихе IV, которые я не решаюсь привести.
Король этот, конечно, был великим человеком, но розовой водицы в нем не было. Есть
поразительные черты сходства между Генрихом IV и Наполеоном,
между некоторыми эпизодами жизни д`Обинье и мемуарами Ласказа. Но их привлекали разные
вещи. Генрих IV любил женщин так же, как Наполеон сражения.
В Италии считается чудом, если импресарио не обанкротится и регулярно платит композитору
и певцам. Стоит только разглядеть, насколько бедны эти импресарио, как проникаешься
жалостью к бедному композитору, который для того, чтобы просуществовать, должен
дожидаться, пока эти плохо одетые люди заплатят ему деньги. Первая мысль, которая приходит
в голову при виде итальянского импресарио: если этот человек увидит зараз двадцать
цехинов, он купит себе платье и удерет с оставшимися деньгами.)
Он написал для театра Ла Скала «La Pietra del Paragone» («Оселок»). Ему было тогда
двадцать один год. На долю его выпало счастье иметь таких исполнителей, как Марколини,
Галли, Бонольди и Парламаньи. Это была пора расцвета их таланта; выступления их проходили
с бешеным успехом. Щедрая на похвалы публика не забыла и беднягу Вазоли, бывшего гренадера
Египетской армии, полуслепого третьеразрядного певца, составившего себе имя арией из
«Миссисипи».
По-моему, «Оселок» — это шедевр Россини в жанре буфф. Пусть эта восторженная фраза не
пугает читателя. Разбирать эту оперу так подробно, как «Итальянку в Алжире», я не буду.
Опера «Оселок» неизвестна в Париже: там нашлись сообразительные люди, которые с вполне
определенными целями ее исказили; она не произвела никакого впечатления, и провал был
полный.
Либретто ее очень удачно; снова сильные положения сменяют друг друга с упоительной
быстротой; выражены они очень ясно, в немногих словах, и слова эти сплошь и рядом
исполнены комизма. Передавая очень живо и непосредственно чувства и привычки каждого
персонажа, положения эти вполне соответствуют характеру действительной жизни и
общественных устоев благодатной Италии, столь счастливой тем, что у нее есть
сердце, и столь несчастной от произвола своих мелких тиранов. В такой стране, как Италия,
высшее искусство заключается в том, что в этих сильных положениях вы не
найдете ни одной мрачной мысли. Как это не похоже на печальное изображение жизни, только
как бы слегка полакированной весельем, в пьесах «Жизнь канцелярии»
или «Ходатай» (Я называю единственные настоящие комедии эпохи. Во Французском театре
комедии превратилась в серьезный трактат, разделенный на диалоги и изобилующий
нравоучениями. Ср. «Фрейлину», «Две кузины», «Комедиантов» и др.), герои которых со
второго же раза вызывают во мне жалость! Но зато напрасно было бы искать в итальянском
либретто то остроумие, каким блещут в театре «Жимназ», доставляя нам такое удовольствие на
первом и даже на втором представлении.
Эта опера носит название «Оселок», потому что в ней идет речь о том, как один получивший
большое наследство молодой человек, граф Аздрубал, устраивает испытания, пробуя как бы на
оселке сердца друзей и даже любовниц, которые появляются у него одновременно с появлением
денег. Какой-нибудь пошляк обрадовался бы всем знакам внимания и всей лести, которые
окружили графа Аздрубала; всё ему улыбается, и только в сердце своем он не находит отрады:
он любит маркизу Клариче, молодую вдову, которая в обществе многочисленных друзей
приезжает на летнее время в палаццо, расположенный посреди Витербского леса, неподалеку от
Рима. Но что если Клариче любит в нем только его огромное богатство и его роскошный образ
жизни?
Всякий, кто путешествовал, помнит Витербский лес и его живописные уголки. Сколько
прекрасных пейзажей написали там Клод Лоррен и Гаспар Пуссен! Его прелестная природа
удивительно гармонирует со страстями, волнующими жителей замка. У графа Аздрубала есть
близкий друг, юный поэт, в котором нет никакого академического тщеславия, никакой
аффектации, но зато есть любовь. Джокондо — так зовут этого восторженного юношу — любит
маркизу Клариче. Он подозревает, что та предпочитает ему Аздрубала. Клариче же полагает,
что если она выкажет свои чувства к Аздрубалу, тот,
даже и женившись на ней, будет думать, что ее прежде всего прельстило его большое
состояние и жизнь на широкую ногу.
Среди целой толпы прихлебателей и льстецов всех мастей, которыми полон замок графа,
составитель либретто в качестве главного лица выводит местного журналиста дона Марфорио.
Во Франции по утрам с публикою разговаривают знаменитые люди страны (Господа Жуи, де
Ламенне, Этьен, виконт де Шатобриан, Бенжамен Констан, де Бональд, де Прад, граф Марселюс,
Минье, Бюшон, Фьеве и др.); в Италии как раз наоборот. Этот дон Марфорио, интриган, трус,
хвастун, человек злой, но отнюдь не глупый, берет на себя обязанность нас смешить; он в
союзе с неким доном Пакувио, отчаянным сплетником; у последнего есть всегда какие-то
важные новости, и он сообщает их всем по секрету. Комические положения такого рода
совершенно непонятны во Франции, где печать более или менее свободна. Зато в Италии они
встречаются на каждом шагу: там газеты подвергаются жестокой цензуре и правительства
пользуются каждым удобным случаем, чтобы посадить в тюрьму десяток – другой болтунов,
рассказавших какую-нибудь новость в кафе; отпускают их только тогда, когда каждый
признается, от кого он узнал это роковое известие; а последнее чаще всего не что иное, как
сплошная выдумка.
Сплетник дон Пакувио и журналист дон Марфорио — оба жители Рима; они вступают в замке
Аздрубала в разговор с двумя молодыми родственницами графа, которые сами были бы не прочь
выйти за него замуж. Для достижения этой цели они пользуются всеми обычными в этих случаях
приемами, и дон Марфорио становится их доверенным лицом.
Как только поднимается занавес, автор очень ловко и живописно вводит все эти персонажи в
игру, пользуясь для этого превосходным хором. Нудный сплетник дон Пакувио хочет во что бы
то ни стало сообщить какую-то весьма важную новость друзьям Аздрубала, а также двум
молодым женщинам, рассчитывающим выйти замуж за графа. Встречают его очень недружелюбно, и
в конце концов все разбегаются; он преследует свои жертвы.
На сцене появляется Джокондо, молодой страстный поэт, и дон Марфорио, журналист. Оба они
исполняют дуэт, который, несмотря на свое литературное содержание, не теряет живости.
«Одним взмахом пера я истреблю тысячу поэтов», — говорит борзописец.
Mille vati al suolo io stendo
Con un colpo di giornale.
«Поухаживайте за мной, и к вам придет слава», — добавляет он. «Я бы презирал ее, если бы
она досталась мне такой ценой! — восклицает молодой поэт. — Что общего между газетой и
мною?» В дуэте этом много остроты, и нужен был Россини, чтобы его написать. В нем есть
восхитительная легкость, огонь, остроумие — и полное отсутствие чувства. Хитрый газетчик,
увидав, что тщеславие Джокондо не поддается никаким соблазнам, покидает его и бросает ему
едкое замечание насчет его неудачной любви к Клариче. «Когда у человека нет ничего, кроме
его влюбленности, и он вдруг начинает бороться с миллионами, ему, конечно, нельзя отказать
в душевном величии, но цели он вряд ли достигнет», — говорит он Джокондо. Эта печальная
истина раздирает душу молодому поэту; оба они уходят, и тогда наконец появляется эта
очаровательная Клариче, о которой столько говорилось. Она поет каватину:
Eco pietosa, tu sei la sola.
Каватина эта столь же знаменита в Италии, как и ария Танкреда, однако мудрые директоры
нашей оперы-буфф додумались до того, чтобы ее выпустить. Тут сразу видишь, какими
средствами обладает музыка для изображения безнадежной любви, с которой нас уже хорошо
познакомили предшествующие сцены. Препятствием в этой любви является уже не сопротивление
какого-нибудь отца или опекуна, как это бывает принято изображать, но своя собственная
боязнь показаться низким и пошлым в глазах любимого человека. Знатоки считают, что
различие это очень велико.
Eco pietosa (говорит Клариче), tu sei la sola
Che mi consola nel mio dolor.
(Эхо, исполненное состраданья,
Только в тебе утешенье мое (итал.).
Действительно, есть ли кто-нибудь, кому может довериться Клариче в ее положении? Душе
сколько-нибудь возвышенной такого лица не найти. Любая из возможных подруг сказала бы
Клариче: «Выходите скорее замуж каким угодно способом, и, если вы сумеете это сделать, вас
потом полюбят».
В то время как Клариче поет, граф, который находится неподалеку в боскете, изображает
собой эхо. Эта сумасбродная выходка никак не входит в его планы, но он не в силах себя
сдержать. Когда Клариче говорит:
Quel dirmi, о dio, non t`amo, (О боже, он мне скажет: «Не люблю» (итал.) — граф отвечает:
«Аmо» (Люблю (итал.). Вот оттенок, которого у Россини не было в арии Танкреда. Судите же
сами, какое впечатление могла произвести в Париже столь выигрышная для оперы сцена и эта
нежная волшебная музыка! Наши дальновидные директоры хорошо это поняли.
На какое-то мгновение Клариче счастлива, но граф вскоре уже забывает все свои нежные
признания; она встречает его снова, он так же весел, так же любезен, но и холоден до
предела. Он обдумывает свое знаменитое испытание, дает последние распоряжения
управляющему, который должен ему помочь. Он заметил несчастную любовь Джокондо к Клариче,
и ему хочется самому посмотреть, какой оборот примут дела его несчастного друга в его
отсутствие. В конце концов граф исчезает и вскоре возвращается переодетый турком. Турок
этот через судебного пристава передает управляющему графа вексель, составленный по всем
правилам и подписанный отцом графа Аздрубала. Графу придется уплатить по иску два
миллиона, а это едва ли не все его состояние. Управляющий сразу же признает, что подпись
подлинная и что вексель имеет законную силу. Все считают, что
граф разорен. Наконец появляется и он сам в костюме турка, и начинается чудеснейший из
финалов-буфф, когда-либо написанных Россини.
Sigillara — вот то наполовину варварское, наполовину итальянское слово, которым Галли,
переодетый турком, отвечает на все возражения. Он хочет все опечатать. Это непонятное
слово — а турок повторяет его несчетное число раз и на все лады, отвечая им на каждый
вопрос, — так понравилось в Милане, что этот народ, рожденный для всего прекрасного,
изменил даже самое название оперы. Если вы в Ломбардии назовете ее «Оселок», никто вас не
поймет; надо говорить «Sigillara».
Этот-то финал и выбросили в Париже. Ответ турка журналисту, который протестует против
того, чтобы пристав опечатывал его комнату и его бумаги, прославился в Италии тем, что
вызывал в свое время несмолкаемый смех.
Дон Марфорио:
Mi far critica giornale
Che aver fama in ogni loco. — Я издаю превосходную газету, которую всюду ищут; вы хотите
не дать ей выходить в свет.
Турок:
Ti lasciar al men per poco
Il bon senso a respirar— Тогда хоть по крайней мере здравый смысл вздохнет свободно.
Впечатление, произведенное финалом «Sigillara» на публику, было огромно. Опера эта
создала в театре Ла Скала эпоху радости и восторгов; толпы людей прибывали в Милан из
Пармы, Пьяченцы, Бергамо и Бреши и из всех городов на двадцать миль в округе. Россини стал
первым человеком своего края; всем хотелось во что бы то ни стало его увидеть. Любовь
решила вознаградить его. Перед лицом такой славы едва ли не самая красивая женщина
Ломбардии, которая до этого была верна долгу, даже служила примером для всех своих
сверстниц, забыла о своем добром имени, о долге, о муже и на глазах у всех отбила Россини
у Марколини. Россини сделал из своей юной любовницы едва ли не первую музыкантшу Италии;
за ее фортепьяно в ее загородном доме он сочинил большую часть арий и кантилен, которые
потом принесли успех его тридцати шедеврам.
В Ломбардии все тогда дышало счастьем. Милан, блестящая столица нового королевства, где
налог на глупость, которого требовал король, был не так высок, как в соседних с ним
государствах, открывал простор всем видам деятельности, всем способам богатеть и
наслаждаться жизнью, а ведь для страны, как и для каждого человека в отдельности, счастье
не столько в том, чтобы владеть богатством, сколько в том, чтобы его приобретать. В новых
нравах Милана появилась твердость, которой страна не знала со времен средневековья
(Бюллетени испанской армии; генералы Бертолетти, Цукки,
Скьясетти и др.; граф Прина, министр; художник Аппиани, поэт
Монти, и т.д., и т.д.), и в то же время в них не было никакого жеманства, никакой ложной
скромности, никакого слепого преклонения перед Наполеоном. Он слышал там только ту лесть,
которую сам щедро оплачивал, и притом наличными деньгами.
Это счастливое состояние Ломбардии в 1813 году было еще более трогательным оттого, что
ему приходил уже конец. Какие-то смутные предчувствия заставляли прислушиваться
к пушечным выстрелам, раздававшимся на Севере. В то время, когда «Оселок» пользовался
бешеным успехом, наши армии бежали на Днепре и ..* (В тексте слова, написанные
неразборчиво).
Какова бы ни была привычная холодность Россини, может быть, даже несколько наигранная, он
не мог говорить без восторга об этих прекрасных годах своей юности, когда он был счастлив
вместе со всем его народом, который жаждал этого счастья после трехсот лет угнетения.
Второй акт оперы «Оселок» открывается квартетом, единственным в своем роде у Россини; в
нем удивительно схвачены и стиль и вся прелесть любовного разговора людей, которые полны
сильных чувств, но пока еще лишают себя радости говорить о них.
Затем следует комическая дуэль дона Марфорио, журналиста, который имел дерзость
объясниться Клариче в любви, и Джокондо, молодого поэта, который без ума от нее, но не
пользуется взаимностью и который собирается за нее мстить.
Журналист, попав в безвыходное положение, восклицает:
Diro ben voi nel mio giornale. (Я прославлю вас в моей газете)
— Potentissimi dei! sarebbe questa
Una ragion piu forte
Per ammazzarti subito (Джокондо: Бессмертные боги! Вот еще одна причина, чтобы поскорее с
ним разделаться.).
Дуэль их осложняется появлением графа; он, в свою очередь, намеревается свести счеты с
журналистом, который оскорбил его, описав его несчастья в гнусной статье. Следующий за
этим большой терцет может выдержать сравнение со знаменитой сценой дуэли из «Великодушных
врагов» Чимарозы; различие этих двух композиторов снова сводится к различию страсти и
разума.
Вынужденная шутка труса-журналиста, которому хотелось бы все уладить мирно:
Con quel che resta ucciso
lo poi mi battero (А потом я схвачусь с тем, кто будет убит (итал.)., —
восхитительно передана музыкой.
Мотив:
Ессо i soliti saluti (Вот привычные приветы (итал.), —
в то время как оба друга, взяв шпаги, принесенные им на серебряных подносах двумя лакеями
в нарядных ливреях, раскланиваются, как это принято в фехтовальных залах, звучит
прекрасно. В вызываемых им мыслях есть как раз та доля серьезности, которая необходима,
чтобы обмануть умного человека, одуревшего от страха.
Этот прелестный терцет имел бешеный успех в Италии; там почти в каждом городе он
вышучивал ad huminem (Лично (лат.) журналиста, на которого даже при наличии у него высоких
покровителей время от времени обрушиваются палочные удары, делающие его предметом насмешек
Скапена. В Милане, где все друг друга знают, успех был неслыханным: актер, игравший роль
дона Марфорио, достал себе в точности такой костюм, в каком ходил по городу один
журналист, которому покровительствовала
полиция.
«Оселок», так же как и «Итальянка в Алжире», заканчивается большой арией. Марколини
хотела появиться на сцене в мужском костюме, и Россини добился того, чтобы по ходу
действия Клариче приходилось переодеваться гусарским капитаном, чтобы вырвать у графа
признание в любви.
Ни одному человеку в Милане, включая сюда даже осмеянного журналиста, не пришло в голову,
как нелепо молодой римской даме переодеваться в форму гусарского капитана и выходить на
вызовы публики с саблей наголо во главе своего взвода. Если бы Марколини этого
потребовала, Россини дал бы ей возможность петь верхом на лошади. Ария ее очень хороша, но
это всего-навсего большая бравурная ария; в ту минуту, когда интерес должен доходить до
апогея, не хватает страсти, ничто не в силах взволновать воображение зрителя, и дело
кончается жалкими аплодисментами, одними руладами, как на каком-нибудь концерте. Идею
своих crescendo, завоевавших потом такую славу, Россини похитил в Милане у некоего
Джузеппе Моски, который был этим сильно разгневан.
Alessandro Rolla; роли исполняли: Count Asdrubale – Filippo Galli, bass; Clarice -
Marietta Marcolini, contralto; Giocondo – Claudio Bonoldi, tenor; Pacuvio – Pietro Vasoli,
baritone; Donna Fulvia – Orsola Fei, mezzo-soprano, Macrobio, a journalist – Antonio
Parlamagni, baritone; Baroness Aspasia – Carolina Zerbini, soprano; Fabrizio – Paolo
Rossignoli, bass.
Стендаль единственное, что не увидел, так это страсть между двумя талантливейшим
людьми. Для Джоаккино Россини и Марии Марколини «Пробный камень» действительно стал тем
камнем преткновения, на котором и рухнули их отношения. А все было примерно так.
После того как «Камень» прошел с огромным успехом в Королевсом театре Ла Скала, (надо
заметить, что опера прошла пятьдесят два раза.) И вот на пятьдесят втором разе Мария
Марколини, а по нашему, по простому- Машка Марколина, заныла! Как и все впрочем женщины,
любят по ныть…. Ну так вот, она и говорит Россини:
-Хочу большую арию в финале «Камня». Хочу, Хочу.!
Ну что тут делать! Марколина сказала хочу! Значит надо. Это не обсуждается. Вообще с
женщинами лучше не спорит. Особенно с их «хочу!» Просто молча сделать, как хотят и все.
Россини так и сделал.
-Ладно,- скрипит Россини, -будет тебе ария! Душу иссушу, а шедевр напишу!
Но Машка…, на то и Марколина, что ее нытье и требования на этом не закончились. Она
берет Россини за глотку и говорит:
-Хочу, чтобы в финале оперы был маскарад. А я была в форме офицера!
- А это еще зачем!?
-Ну мой малыш! Как ты не понимаешь! В форме офицера, я смогу продемонстрировать все свои
прелести: тонкую талию, стройные ноги и все такое. Да!
-Ладно. Будь хоть Генералом. -сказал Россини.
И вот он переделал финал таким образом, что как будто теперь Клариче тоже решила
переодеться, чтобы на этот раз проверить чувства Графа.
Как женщина и как певица Мария Марколини имела успех. Ее контральто звучал бесподобно.
После такого триумфа, прекрасная Марколини признается в любви к Джаоккино. Она говорит
о том ,что они могли бы быть идеальной парой если бы поженились. Но Россини! Вот здесь мой
друг, Ты делаешь ошибку, которую уже не исправить. Ты говоришь женщине, которая призналась
тебе в любви, полную чушь. Ты подлец, делаешь вид… что ничего не понял и бормочешь там
то-то на вроде: « Что ничего совершенно нет!» и все такое.
Марколина стоит в расстроенных чувствах. Она ушла рыдать в гримерку. А Россини потерял
на всю жизнь свою любовь. Первая любовь, родной мой! За нее надо держаться. Лучшего уже не
будет у Россини никогда. Нет, потом будет Кольбран, и Олимпия. Но Мария Марколини –это
было все! Так Россини никто не любил, и любить уже не будет никогда. До чего же мы мужик
бываем глупые. А главное слабые. Эх Россини. «Пробный Камень» изменил твою судьбу. Мария
пыталась, но ты деревянный- потаскун! Хотя и талантливый.
Бедная Мария Марколини.! Сколько волнений доставило ей три месяца спевок, репетиций и
триумфальных спектаклей. Ее мучила ревность еще за долго до премьеры «Пробного камня».
И этим «Камнем» была разбита ее мечта. Да Жаль! Вот вам и «Пробный камень!».
Блистательный «Камень». Слушать его не наслушаться.;)