Пользователь: Sousa

         
   
Информация о пользователе Sousa (не в сети )




   
   


Тема:Похоронный марш памяти Рикарда Нурдрока для фортепиано/оркестра ля минор (1866/1878)
(31.10.2012 09:07)
Лучше не надо, а то Нурдрок в гробу перевернеться от такого
посвящения.
    


Тема:Неаполитанская песня `О, моё солнце!` (O sole mio!)
(03.09.2012 02:01)
Его голос один из величайших голосов мира.
Мир тебе и светлая память Лучано.
    


Тема:Симфония №4 фа минор (1877)
(07.08.2012 19:26)
Премьера Четвёртой симфонии Чайковского состоялась в феврале 1878 г. в
Москве под управлением Николая Рубинштейна. Чайковский в это время
находился во Флоренции и неимоверно волновался за успех своего
любимого детища. С нетерпением он ждал известий от своих московских
друзей, но кроме восторженной телеграммы от фон Мекк не получил
ничего. Друзья-музыканты не знали, что сказать. Симфонию никто не
понял, и потому она была встречена прохладно. Некоторые – в том числе,
как я уже упоминал, Танеев – сочли, что перед ними скорее
симфоническая поэма с искусственно добавленными тремя частями, нежели
«настоящая» симфония. Ещё один друг Чайковского – критик Герман Ларош
– написал в своей рецензии, что, дескать, и без этой симфонии знал,
что Чайковский может нашуметь в оркестре больше любого другого
композитора. (После этой рецензии композитор несколько лет с Ларошем
не разговаривал). «Почвенники» всех мастей не были довольны ни выбором
музыкальной темы для финала, ни тем, как Чайковский развивал её.

Но сам автор был удовлетворён своей симфонией. Думаю, не будет
большим преувеличением сказать, что её сочинение стало для него
своеобразной психотерапией, которая помогла ему преодолеть личный
кризис. Петербургская премьера прошла уже с б
    


Тема:Симфония №4 фа минор (1877)
(07.08.2012 17:23)
Четвёртой симфонии Чайковского немножко не повезло. А во всём виноват
сам автор, неосмотрительно рассказавший в письме к фон Мекк, о чём он
повествует в каждой из четырёх частей. Эх, Пётр Ильич, Пётр Ильич! Не
думали вы, видно, о том, что не успеет остыть ваше тело, как на ваше
эпистолярное наследие набросятся стервятники-музыковеды и с леденящим
душу криком «Всё, написанное вами, может быть использовано против
вас!» начнут безжалостно перлюстрировать и анализировать каждое слово,
не особенно интересуясь, подумав или не подумав вы его ляпнули.

В итоге, благодаря этому злосчастному письму, мнения специалистов
разделились. Одна точка зрения (более распространённая за рубежом)
гласит, что, дескать, симфония эта слабая из-за своей слишком уж
прямолинейной программы. Другая, противоположная, позиция (чаще
встречаемая у отечественных авторов) не подвергает сомнению
гениальность этой музыки, а изложенную автором «программу» трактует
как истину в последней инстанции. Даже не знаю, какая из этих точек
зрения меня более забавляет.

Возрадуйтесь, нелюбители прямолинейных программ! Никакой программы,
ни прямо- ни криволинейной, у Четвёртой симфонии нету. В письме к
Танееву Чайковский так и написал: программа есть, но словами её не
сформулируешь. Собственно говоря, ровно то же самое можно сказать
абсолютно о любой «чистой» музыке. Что же касается имеющейся авторской
«программы», то написана она была в частном письме и по просьбе фон
Мекк. Попробуйте-ка отказать в столь мелкой любезности тому, кто так
щедро платит! Это было бы по меньшей мере невежливо. Кроме того,
Чайковский написал эту программу уже после того, как симфония была
опубликована и исполнена. То есть произведение уже полностью
«отпочковалось» от своего автора, зажило самостоятельной жизнью, и
Чайковский имел столько же прав порассуждать о нём на досуге, сколько
их имеет любой другой обыватель. Так что если вам не нравится
программа Чайковского, вас никто не обязывает её придерживаться. Вы
можете придумать свою собственную программу или же слушать вообще безо
всякой программы, просто наслаждаясь абстрактным звучанием музыки.

Нет, разумеется, то, что автор сам писал по поводу своей музыки, в
высшей степени любопытно. Любопытно – но не более того. И дело не
только в том наиочевиднейшем соображении, что программа, даже
опубликованная композитором, не может и не должна передавать всё, что
есть в музыке, - в противном случае музыка просто была бы не нужна,
достаточно было бы одной программы. Не надо забывать и ещё об одном,
редко учитываемом аспекте. Чайковский делился своими соображениями не
с кем-нибудь, а со своей меценаткой, влюблённость которой вряд ли была
для него секретом. Мог ли Пётр Ильич быть с ней стопроцентно
откровенен? Мы знаем, что симфония создавалась композитором в период
тяжелейшего душевного кризиса. Хотел ли Чайковский посвящать
«чуйствительную» барыню во все подробности мучивших его проблем?

Что-то сомневаюсь. Переписку Чайковского с фон Мекк в целом отличает
редкая искренность и непринуждённость. Это была одна из немногих
отдушин, где композитор мог чувствовать себя самим собой, ну или почти
самим собой. Однако в данном случае он, конечно же, юлил, выкручивался
и выбирал выражения. По моему сугубо личному мнению, больше всего от
такой «внутренней цензуры» пострадали описания двух последних частей
симфонии.

Чтение критики, мемуаров и переписки может иногда подтолкнуть к
пониманию музыки, дать какой-то ключик. Но вообще-то, чтобы понять
музыкальное произведение, самое главное – это его внимательно
послушать.
    


Тема:Симфония №5 ми минор (1888)
(07.08.2012 16:28)
Пятая симфония Чайковского занимает в творчестве композитора особое
место. Некоторые характеризуют её как одно из самых слабых его
произведений, некоторые – как одно из самых выдающихся. Но никто,
вероятно, до конца не понимает.

Симфония, в самом деле, странная. Я сам полюбил её далеко не сразу.
Поначалу она кажется какой-то половинчатой, «провисающей», не
«дотягивающей» ни до яростного драматизма Четвёртой, ни до
беспросветного трагизма Шестой. Даже если сравнить посвящения этих
трёх симфоний, она будет стоять особняком. Четвёртая посвящена
«лучшему другу», то есть Надежде Филаретовне фон Мекк, Шестая –
племяннику композитора Владимиру Давыдову, с которым его связывали
очень сложные отношения (поостерегусь в них углубляться, от греха
подальше). А Пятая посвящена Теодору Аве-Лаллеману – выдающемуся
немецкому музыкальному деятелю, в благодарность за превосходную
организацию концертов Чайковского в Гамбурге. Дело, конечно, хорошее,
но как-то уж слишком буднично.

Не будем, однако, торопиться с выводами. В конце концов, Прокофьев
считал нужным говорить о себе, что родился между Пятой и Шестой
симфониями Чайковского. Одного этого факта уже было бы достаточно,
чтобы взглянуть на обе эти симфонии внимательнее.

Все особенности (которые можно считать как достоинствами, так и
недостатками) Пятой симфонии проистекают просто-напросто из того
факта, что в ней автор попытался вернуться к тем же самым вопросам и
проблемам, которые волновали его при сочинении Четвёртой симфонии.
Однако со времени её написания прошло целых одиннадцать лет. 48-летний
композитор просто не мог чувствовать и мыслить так же, как 37-летний.
С чем-то уже удалось смириться, что-то стало казаться не таким важным,
а что-то было время как следует обдумать. На этот раз произведение
получилось более спокойным, взвешенным – не столько плодом пылкого и
отчаянного душевного порыва, сколько результатом «ума холодных
наблюдений и сердца горестных замет». Путь от Четвёртой
симфонии к Пятой был долгим и постепенным. Композитор как будто бы
постепенно возвращался к надолго заброшенному им симфоническому жанру.
За этот период им были написаны три оркестровые сюиты, третья из
которых обладает всеми формальными признаками симфонии, и программная
симфония «Манфред». Всё это произведения значительные и обладающие, на
мой взгляд, ничуть не меньшей художественной ценностью, но… Следующим
порядковым номером – «пять» - композитор решил удостоить только
симфонию, сочинённую в течение весны и лета 1888 г.

Создавалась эта музыка с трудом, в муках и сомнениях. Композитору то
и дело казалось, что он исписался, выдохся, что время его прошло.
Первоначальные варианты безжалостно уничтожались, перекраивались и
переделывались, и окончательным результатом автор был тоже поначалу
очень недоволен. «Симфония оказалась слишком пестрой, массивной, не
искренней, растянутой, вообще очень несимпатичной», - напишет он в
письме к фон Мекк вскоре после премьеры.

Время показало, однако, что Чайковский был по своему обыкновению
слишком суров к себе. Сегодня его Пятая симфония вряд ли кому-то
покажется «не искренней». Другое дело, что эта музыка, возможно, в
какой-то степени рассудочная, «головная», если сравнивать её с другими
сочинениями того же автора. Но некоторым такая «брамсианская»
уравновешенность и сдержанность придутся только по вкусу. Многие
музыковеды, даже прохладно относящиеся к Чайковскому в целом, отмечают
здесь его виртуозную композиторскую технику: изысканность оркестровки,
красоту и неожиданность модуляций, продуманность общей композиции.

Сам факт наличия единой сквозной темы, пронизывающей и цементирующей
всю симфонию, наводит на мысль о какой-то концепции, программе. У
Четвёртой симфонии, как мы знаем, некая программа была. Чайковский,
пусть и очень примерно, набросал её в известном письме к Надежде
Филаретовне. Вопрос же о том, имеет ли в своей основе какую-либо
программу Пятая симфония – пусть даже эта программа осталась тайной –
открыт и поныне.

С одной стороны, в ранних набросках произведения обнаружена
следующая корявая запись:

Программа 1-й части симф.

Интр. Полнейшее преклонение перед судьбой, или, что то же, перед
неисповедимым предначертанием провидения.

Allegro. 1) Ропот, сомнения, жалобы, упреки к ...ХХХ

2) не броситься ли в объятия веры???

«Интр. – это, очевидно, интродукция. Речь идёт не о чём ином как о
том самом вступлении, которое мы только что послушали. Таким образом,
называть данную мелодию «темой рока» или «темой судьбы» - это
традиция, которая существует не только для удобства исследователей, но
и имеет под собой некие объективные основания. Что такое «XXX», точно
не известно, но примерно можно догадаться, что тут может иметься в
виду. А вопрос «не броситься ли в объятия веры» вызывает в памяти
концовку первой части «Фантастической симфонии» Берлиоза, лирический
герой которой, по собственному признанию автора, «ищет утешения в
религии». «Фантастическая симфония» - это, можно сказать, манифест
программной музыки.

Кроме того, в ранних набросках второй части рядом с нотными знаками
соседствуют такие словесные записи, как «луч света» или «нет, нет
надежды».

С другой же стороны, в письме к Великому князю Константину
Константиновичу Чайковский прямо сообщает, что к концу лета надеется
закончить «симфонию без программы». В пользу отсутствия единой связной
программы у этого произведения говорят и многочисленные переделки
автором своей симфонии: структура окончательного варианта, судя по
всему, существенно отличается от первоначального замысла, а значит,
формировалась в ходе сочинения, а не была запланирована заранее.

Все эти факты наряду со многими другими приводят меня к заключению,
что композиторский метод Чайковского был своеобразен: абстрактные
созвучия перемежались в его голове с литературными образами, а его
творчество, вероятно, уникально в том смысле, что занимает особое
положение, промежуточное между «чистой» и «программной» музыкой.

Впервые Пятая симфония была исполнена 5 ноября 1888 г. в Петербурге
под управлением автора. Это первая из симфоний Чайковского, премьерой
которой дирижировал он сам. У композитора были непростые отношения с
дирижированием. В юности у него был неудачный дирижёрский опыт, на всю
жизнь оставивший травматические воспоминания. Позже, будучи уже
всемирно известен, Чайковский старался преодолеть этот своеобразный
«комплекс» и заставлял себя много выступать в качестве дирижёра. Но
всё-таки этого дела он не любил и при всяком удобном случае
предпочитал передать палочку кому-нибудь более мастеровитому. Так что,
я думаю, запись, сделанная оркестром Ленинградской филармонии под
управлением Евгения Мравинского, которую я выбрал для иллюстрации,
должна быть как минимум не хуже, а то и лучше, первого в истории
исполнения этой симфонии.

Произведение было хорошо принято публикой. Пражская и московская
премьеры, последовавшие вскоре за петербургской, также прошли с
успехом. Реакция же критиков и профессиональных музыкантов была
разнородной. Однако Сергей Иванович Танеев, который, как известно, не
слишком высоко оценил Четвёртую симфонию, от Пятой был просто в
восторге. Вполне предсказуемо: этот превосходный композитор тяготел в
своём творчестве к рассудочности, «учёности», продуманности, что ни в
коем случае не характеризует его плохо.

Но мнительному Чайковскому казалось, что публика аплодирует не его
новой симфонии, а ему за его прежние заслуги. Сам он был к своему
новому детищу холоден.

В марте 1889 г. композитор приехал в Гамбург – специально, чтобы
исполнить перед Аве-Лаллеманом посвящённую тому симфонию. Увы, старик
был болен и не смог быть на концерте. Однако сам концерт, на котором
присутствовал извечный антагонист Брамс, прошёл с невероятным
триумфом. И музыканты, и публика, и критика были настолько единодушны,
что Чайковский, наконец, и сам поверил в то, что создал очередной
шедевр.

А вот в Соединённых Штатах Пятую симфонию поначалу приняли плохо.
Премьеры в Нью-Йорке и Бостоне прошли во враждебной обстановке. Даже
критика была похожая, за тем разве исключением, что нью-йоркский
обозреватель назвал Чайковского «диким калмыком», а бостонский –
«диким казаком».
    
   
         
Наши контакты